Военные мемуары. Том 3. Спасение. 1944-1946 - Шарль де Голль

Конечно, мое одиночество нарушают письма, радио, газеты, принося мне вести из чужой для меня жизни. Во время кратких поездок в Париж я встречаюсь с людьми, узнавая, кто как и чем живет. В летние месяцы, кроме Анны, ушедшей из жизни раньше нас, в дом приезжают все дети и внуки, наполняя его весельем и молодостью. Время бежит, но ни чтение, ни работа над книгой, ни раздумья не в состоянии развеять мою горестную безмятежность!

А в маленьком парке, который я обошел не одну тысячу раз, деревья, сбрасывающие с наступлением холодов листья, потом вновь покрываются зеленью. И посаженные моей женой цветы с приходом осени вянут, а потом опять расцветают. Дома в нашей деревне ветхие, но и из них нередко высыпают веселой гурьбой девчата и парни. Когда я ухожу на прогулку в близлежащие леса — Ле-Дюи, Клэрво, Лё-Э, Блэнфэ, Ля-Шапель, — их мрачноватая сень рождает во мне ностальгию; но неожиданная птичья трель, или солнечные блики на листьях, или оказавшаяся перед глазами лопнувшая почка напоминают мне, что жизнь, единожды появившись на земле, ведет извечную борьбу и всегда одерживает победу. И тогда меня переполняет дух бодрящего утешения. Раз все начинается заново, значит, и сделанное мною тоже когда-нибудь, уже без меня, станет источником новых деяний.

С возрастом я становлюсь ближе к природе и лучше постигаю ее мудрость, которой, стараясь утешить меня, она делится со мной четыре раза в году, в каждую смену сезона. По весне я слышу ее радостную песню: «Несмотря на то, что было в прошлом, я вновь расцветаю! Тучи не затмевает солнечного света. От всего веет молодостью, даже от корявых деревьев, красотой поражают даже темные, усыпанные камнями поля. Любовь наполняет меня живительными соками и глубокой, неуемной верой!»

Летом она торжествует: «Мое плодородие неистребимо! Я тружусь ради всего живого на земле. Все зависит от моего тепла. Под лучами солнца прорастают семена, созревают плоды, тучнеют стада. Это моя заслуга, и ее у меня не отнять. Будущее принадлежит мне!»

Осенью в ее голосе слышится грусть: «Я сделала свое дело. Я одарила мир цветами, хлебом, яствами и теперь пожинаю плоды своего труда. Разве я еще не прекрасна в своем золотисто-багряном платье при ярком свете дня? Увы! С заморозками мой наряд пожухнет, а холодные ветры сорвут его. Но я не теряю надежды — придет день и в моем оголенном теле вновь зародится жизнь».

В зимние времена природа вздыхает и стонет: «Я скована холодом и бесплодна. Сколько растений, птиц, тварей, выращенных мной, умирают на моей груди, которая не способна их ни обогреть, ни накормить. Неужели судьба столь безжалостна, а смерть непобедима? Но, чу! В моем застывшем нутре идет скрытая работа. Онемевшая в холодном мраке, я предчувствую чудодейственное возвращение света и жизни!»

Старая Земля, истерзанная временем и непогодой, истощенная родами, но всегда вновь и вновь готовая плодоносить ради торжества жизни!

Старая Франция, несущая тяжкое бремя Истории, обескровленная войнами и революциями, постоянно низвергаемая с пьедестала Величия и постоянно возвращаемая на него гением Обновления.

Старый человек, изнуренный испытаниями, отрешенный от дел, ощущающий близость вечного холода, но без устали ищущий во мраке проблеск надежды!

И все же, — Франция говорит, — я спасена!

И все же, вы, прочие! — говорит Франция, — вы видите, что я не сдалась и я спасена!

И все же, ко всему, что вы мне говорили все четыре года, мой генерал, я не осталась глуха! Вы видите, что я все слышу, что я откликнулась.

И все же, сейчас поднялся кто-то, олицетворяющий меня, во весь рост! И я слышу, как этот кто-то говорит моим голосом!

Да здравствует Франция! Есть кому крикнуть «Да здравствует Франция!», и этот кто-то — это я!

Кто-то, переполненный рыданиями, переполненный гневом, переполненный слезами, слезами, которые я глотаю уже четыре года, и вот они на солнце, эти слезы! Крупные кровавые слезы!

Кто-то с рвущимся криком и с клинком в руке! И этот меч в руке, мой генерал, я вырвала из чрева своего!

Пусть думают другие обо мне, что будет им угодно! Они говорят, что сражались, да, это правда…

А я, уже четыре года, во глубине земли совсем одна, и если говорят, что я не сопротивлялась, то что же делала я тогда?

Вкус сражений сопровождал их все это время, а у меня во рту вкус смерти, что могут знать они об этом?

И все же есть что-то, неизвестное им, я знаю того, кто был со мною все четыре года против смерти!

Есть сердце, что не ослабеет, и рука, что ищет медленно в ночи оружие, чтоб взяться за него!

Есть враг, что задыхается в ночи, и нужно вырвать его из тела моего ногтями!

И вдруг я снова на свету, поднявшись во весь рост, и чрево на руках, как женщина при родах!

Вот утро! И я вижу, как огромная Триумфальная арка, вся белоснежная, поднимается в чистейшем свете!

Теперь мне безразлично, что думают другие обо мне!

И что хотят они творить со мной, мне все равно! И место, что, как говорят они, хотят мне предоставить, как будто это зависело от них, мне безразлично!

Но место есть у меня для вас, и к вам я обращаюсь, мой генерал!

Я говорю вам, мой генерал, вы, кто со мной единой крови! И вы, месье солдат, и вы, месье мой сын, дошедшие со мною до конца!

Взгляните мне в глаза, месье мой сын, скажите мне, меня вы узнаете?

Ах! Это правда, им удалось убить меня, тому назад четыре года, и как же постарались, как постарались они растоптать мне сердце!

Но мир, он был создан не для того, чтобы прожить без Франции, а Франция не создана, чтоб обойтись без чести!

Так посмотрите мне в глаза те, кто не боится, смотрите хорошенько на меня, подумайте, скажите, боюсь ли ваших глаз, глаз сына и солдата!

Скажите вы, достаточно ли с нас того, что ищете в глазах моих, того, что скоро я обрету в объятьях ваших!

В конце концов настал тот день! Тот день, что должен был настать, — начало мира, пришел он наконец!

Освободи меня наконец, мой сын, от того, о чем просить меня ты послан Богом!

— И что же должен я просить? — ответил генерал.

— Веры!

Хочу, чтоб ты не сомневался в матери своей и не боялся бы меня! Нет мне дела до других!

Но скажи мне, что не иссякнет пониманье, что установилось между нами наконец!

Все остальное безразлично мне! Но ты проси меня о том, что есть не что иное, как суть вещей!

Они считали, что смеялись надо мной, коль женщиной назвали! Какая это женщина, они увидят, как узнают, что значит, если в теле есть душа!