Монгол - Тейлор Колдуэлл

Джамуха крикнул, но его крик утонул в воплях, потом его заметил один мальчик и сказал об этом своей матери, она — соседке, та — следующей, и через мгновение при виде Джамухи все завопили еще громче. Одна из женщин распростерлась у ног хана, начала их целовать и омывать их горькими слезами, умолять его о милосердии. Через миг к ней присоединились и остальные женщины. Ночной воздух разрывался от их криков и хриплых жалобных голосов. Снаружи собралась небольшая толпа.

С трудом Джамуха понял, что их хозяин Чутаги был приговорен к смерти, и в полночь его должны были удавить по приказу Аготи. Никто из женщин не знал причину сурового приговора, но вопили, что только Джамуха Сечен, великий хан, может им помочь. Люди собрались вокруг него, валялись у него в ногах, хватали за халат и не переставая рыдали. Слабый свет падал на их мокрые темные лица и растрепанные волосы. Одна из этих женщин была матерью Чутаги, а старуха была его бабкой. Среди остальных были его жены, дочери и сыновья.

Джамуха внимательно посмотрел на них. Лицо его побледнело, и он крепко сжал губы, с презрением и ненавистью вспомнив об Аготи. Он с трудом освободился от рук вцепившихся в него женщин, пообещав поговорить с Аготи и узнать, чем можно помочь Чутаги.

Джамуха вернулся в юрту, кипя от ярости. Сердце сильно билось. Он понимал, что, видимо, Чутаги нарушил один из строгих законов племени и не мог уяснить, для чего ему самому понадобилось вмешиваться в это дело. Но перед ним маячило лицо Темуджина, отчего Джамуху охватила страшная дрожь. Он не испытывал симпатии к этим женщинам, и ему не было жаль человека, которого ждала смерть.

У входа в свою юрту он остановился, а затем повинуясь странному импульсу, отправился к юрте Темуджина. Стоя на ее помосте, Джамуха приказал слуге, чтобы тот привел к нему Аготи. Затем он вошел внутрь и уселся на ложе Темуджина. Джамуха тяжело дышал, ладони были влажными, в горле пересохло, он весь дрожал. Только теперь он начал понимать, что его волнует. Его охватила ярость. Никогда он не чувствовал ничего подобного. На стене юрты висело знамя из девяти черных хвостов яка, а под ним висел меч Темуджина. Он снял меч и положил его себе на колени. А потом стал ждать, с трудом переводя дыхание.

Многие видели, как Джамуха вошел в юрту Темуджина, и собрались снаружи. Все взволнованно перешептывались, к ним присоединялось все больше народа. Вскоре рядом с юртой Темуджина собрались пять сотен человек. Джамуха Сечен оставался в юрте их хана, сидел на его ложе и держал в руках его меч.

Когда Аготи приблизился к юрте, за ним шло много народа. Люди в орде понимали, что сейчас что-то случится. Аготи шагал абсолютно спокойно и смотрел перед собой равнодушно и презрительно. Время от времени он сплевывал, и люди отшатывались от него и отводили глаза.

Аготи подошел к юрте Темуджина и громко сказал:

— Ну и что? — И мрачно усмехнулся.

Затем он вошел в юрту, с усмешкой на устах поклонился Джамухе Сечену и стал ждать, пока тот заговорит.

Бледное лицо Джамухи блестело от пота, а светлые голубые глаза сверкали от волнения. Он заставил себя спокойно сказать:

— Аготи, мне стало известно, что ты приговорил некоего Чутаги к смерти. Почему ты мне не доложил об этом?

Он говорил тихо, но те, кто стоял совсем близко к юрте, смогли разобрать его слова и передали остальным собравшимся…

Аготи с непроницаемым лицом уставился на Джамуху, и когда заговорил, то в его голосе звучало презрение и вызов.

— Господин, я — нокуд и не должен никому и ничего докладывать, даже самому Темуджину. Я исполнял закон среди моих подопечных, как было приказано Темуджином.

Джамуха чувствовал, что ему не хватает воздуха, им овладело бешенство, перед глазами стелилась темнота, ненависть душила его, но он никак не мог определить, на кого же она направлена.

Джамуха заговорил слабым, придушенным голосом:

— Ты позабыл, что я — хан до возвращения нашего господина. Я говорю тебе и скажу об этом и остальным, что до его возвращения я буду все решать сам. Если ты посмеешь прибегать к подобному в будущем, то тебя ожидает судьба Чутаги.

Толпа снаружи была поражена, а Аготи смотрел на Джамуху, как нормальный человек смотрит на сумасшедшего, и, быстро придя в себя, заявил спокойно:

— Джамуха Сечен, как тебя понимать? Ты хочешь поспорить с законами, принятыми нашим ханом Темуджином?

Если бы Джамуха задумался хотя бы на миг, он не совершил бы страшной ошибки. Но его уже понесло! В первый раз в жизни его обуревало желание убивать! Он до боли сжал рукоять меча, и костяшки пальцев побелели. Даже смелому Аготи было не по себе при виде его лица, и он отступил на шаг.

Джамуха заявил:

— Ты все понял?

Его слова все повторяли снаружи, люди пришли в ужас, а потом в толпе пробежал смешок, так как многие ненавидели и презирали Джамуху Сечена. Аготи тоже улыбался, а чтобы скрыть усмешку, он поклонился.

Джамуха продолжал прерывающимся голосом:

— Вчерашние законы сегодня не законы! Они не будут законами и завтра. Что сделал этот человек?

Аготи заговорил нарочито почтительным голосом:

— Господин, он обвиняется в предательстве.

— Предательство?! — Тень промелькнула на лице Джамухи.

— Да, господин. Многие слышали, как он в последнее время неоднократно повторял, что наш господин Темуджин покинул нас ради какого-то пустяка, что из-за этого затянулся переход на зимние пастбища, и мы беззащитны перед врагом…

Аготи говорил медленно, как бы желая, чтобы Джамуха запомнил каждое его слово, а потом пристально уставился на собеседника.

— Он еще добавил, что народ должен выбрать другого хана, а тот прикажет, чтобы мы сразу убирались отсюда и не подвергали себя опасности.

Джамуха слушал его. Он облизывал пересохшие губы и не сводил взгляда со строгого Аготи. Глаза его стали пустыми, как у слепого. Потом он медленно опустил голову и надолго задумался. Когда он заговорил, его голос походил на голос человека, погруженного в сон.

— Неужели предательством называется желание свободного человека открыто выразить собственное мнение? — Он резко вскинул голову, и лицо его оживилось. — Нет, это не так! Человек не должен быть рабом. Его никто не покупал и не держал в цепях. Никто не может помешать ему говорить то, что он думает! Освободи его!

Насмешливый Аготи побелел, как старый выцветший воск, глубоко вздохнул, с недоумением уставился на Джамуху Сечена, но ничего не смог сказать, а когда он попытался это сделать, на его лице крупными каплями выступил пот. Снаружи люди начали что-то невнятно бормотать, их голоса нарастали, подобно силе ветра.

Джамуха, видя, что Аготи стоит перед ним, раздувая ноздри, пришел в дикую ярость. Голос у него стал высоким и истеричным, как у возбужденной женщины, и он заорал:

— Ты что, оглох? Ты меня прекрасно слышал! Освободи немедленно Чутаги или тебе придется худо!