Люди Солнца - Том Шервуд

– Здесь никакого уюта, – негромко произнес Давид. – А в нашей – как в главной зале у короля!

В эту минуту из дальнего угла долетел взрыв грубого хохота. Брошенным туда нашим взглядам предстал странного вида человек. Довольно молодой, лет двадцати, высокого роста, заметно полный. В неанглийской одежде. Кучка матросов только что устроила над ним какую-то грубую шутку, и высокомерная надменность на его лице развеселила их больше, чем сама шутка. Когда слуга принёс нам закуски, я спросил его:

– Что там происходит?

– Мальчонка-француз, – радостно оживившись, заговорил слуга, – начитался книг о романтических путешествиях и приехал в Бристоль. Здесь, закономерно, у него мгновенно украли документы и деньги. И вот уже неделю он живёт здесь. Хозяин его кормит бесплатно, но имеет выгоду в том, что матросы вечерами во множестве собираются здесь, чтобы потешаться над ним. Он важно читает вслух роман на французском, «гля-гля-гля», а в него бросают хлебные шарики или дёргают под ним лавку. Он останавливает чтение и так важно смотрит на всех, будто он сам – французский король! Все хохочут.

Слуга убежал. А Эвелин сказала мне:

– Томас, напрасно ли меня с детства учили французскому, немецкому и латыни? Проводи меня к его столику и давай предложим попавшему в беду человеку возможную помощь.

Я с готовностью встал и, шагая первым, дошёл до дальнего углового стола. Встал, поклонился. Француз тотчас же тоже встал и отвесил изысканный, делая вензеля белыми пухлыми руками, поклон. Эвелин, приблизившись, что-то произнесла на французском. Ответ толстяка был отрицательным и надменным. Эвелин повернулась ко мне и сказала:

– Наш терпящий жизненные трудности собеседник, Поль-Луи, отказывается принять помощь от людей, ему незнакомых.

– Важный, – негромко заметил я, откланиваясь из беседы.

Мы вернулись к столу. Подозвав, чтобы рассчитаться, слугу, я сверх дал ему пяток шиллингов, попросив кормить гостя прилично и по возможности от грубых шуток оберегать.

– Подумай, братец, – говорил я ему, удивлённо прячущему монеты в карман, – что расскажет он дома, в Париже, когда родные разыщут его, и он вернётся? Над ним глумится кучка грубых английских матросов. А мнение он составляет об Англии вообще.

С тем мы вышли из таверны и поспешили к нашему месту на пристани.

Шлюпка уже возвращалась от корабля, и в ней возвращались дети «Шервуда». Как королева маленького муравейника, в центре шлюпки белела нарядным платьем Власта. Она что-то – с берега было не слышно – оживлённо рассказывала.

Высыпав на берег, дети взяли из её рук, примчались к нам и протянули, хвалясь, странного вида игрушку. Большая толстая кукла из дерева, расписанная яркими красками и покрытая лаком. Тут же показали секрет: кукла разъединялась на две половины, а внутри её оказалась пустота, в которой находилась… ещё одна такая же кукла, только поменьше! Под ободряющим взглядом Ярослава Баллин и Пит разъединили и эту куклу, в которой также оказалась ещё одна кукла! А потом ещё, уже совсем маленькая.

– Какая чудесная игрушка! – улыбаясь, как ребёнок, проговорила Алис. – Это же как нужно было догадаться такое придумать!

– И сделать, – добавил с любопытством рассматривающий точёные половинки Готлиб.

– Ничего мудрёного нет, – ответил им Ярослав. – Сама придумка – перед глазами любого, кто видит закономерность жизни в цепочке бабушка-мама-дочь-внучка… А изготовить – ну всего лишь стоит иметь увлечение токарным делом и токарный станок. А к этому ремеслу очень многих в России приохотил царь Пётр. У него в кабинете стоял такой станок, и, глядя на него, многие переняли.

Власта порхнула из шлюпки, и мы горячо приветствовали друг друга.

– Как зовут этих куколок? – спросила Ксанфия, прижимая к груди уже выросшую огненно-рыжую курочку.

– Самую большую зовут Матрёна, или Матрёшка, – ответила ей Власта. – Потом Домна и Дарья. И самую маленькую – Акулина, или Акулька.

– Они милые! – сообщила с восторгом Ксанфия. – Они живые, любимые! Давайте они будут у нас в комнате жить!

И быстро посмотрела на обмахивающегося треуголкой высокого Штокса.

– Кде же шить девойтшкам, – ответил он благосклонно, – как не в комнате девойтшек.

– Как изобильно прибавляется у нас детей, – тихо и радостно сказала мне Эвелин. – Вот ещё и Матрёшка!

Обратно Ксанфия возвращалась, имея в руках не только Живулечку, считающую место у неё на груди своим домом, но и толстенькую, улыбающуюся лакированным лицом куклу.

Совсем незнакомые люди провожали нас приветливыми криками, когда наши кареты стали понемногу освобождать площадку у гавани. Я выглянул из окна. Минута, другая – и вот толпа зевак разошлась. Осталась лишь компания купцов, при которых Давид отправлял в сторону предназначенные для немедленной продажи стволы.

Перед самым замком мы обогнали тяжёлый, поскрипывающий фуражный воз: Носатый самостоятельно и очень обильно пополнял продуктовые кладовые. И вот подковы копыт и обода колёс прогрохотали по каменной дуге мостика, и кареты остановились, плотно заняв всё пространство между баней и каминным залом. Обитатели «Шервуда» и их любимые и желанные гости высадились из экипажей и поспешили в большой зал – уютный, щедрый и дружелюбный.

– Здравствуй, дом! – звонко воскликнула Власта, входя в дверь.

– Дом, – прошептала, прижимаясь к моей руке, Эвелин. – Милый дом!…

Наши русские гости удивлённо-одобрительными голосами встретили новинку: неподалёку от камина, сразу за двойной плитой кухни, зеленела поставленная на высоту пояса массивная каменная чаша, выложенная из зелёного диорита. Над ней из стены выступал медный кран с изящной ручкой, отлитой в виде буквы «Т». Здесь все вымыли руки и стали рассаживаться за столом для принятия выставленных перед обедом закусок.

Все, кроме живущих на ферме и Дэйла, совершающего в этот день поездку к копателям золота, а также Луиса, Давида и Тая, собрались здесь, и длинный стол, без преувеличения, был занят почти на всю свою огромную половину.

Вошёл деловитый Носатый. Найдя меня взглядом, через головы гостей сообщил:

– Закупил всё самое свежее!

И принялся носить из фуражного воза привезённую снедь. Все взрослые гости заняли места у стены, а дети расселись напротив них. И только Ксанфия со своей рыжей курицей на руках не садилась. Она стояла посередине зала на своём тоненьком костыльке и на что-то неотрывно смотрела. И я похолодел. Не зная ещё, как спасти ситуацию, я лихорадочно перебирал в уме варианты – и не успел.

– Миленькая Омеличка, – чистым, тоненьким голосочком воскликнула она наконец, – что это такое?

И её протянутый пальчик указал на выложенных на разделочном кухонном столе приготовленных к супу неощипанных куриц. Омелия, крутнувшись на скамье, посмотрела назад и удивлённо произнесла: