Запечатанное письмо - Эмма Донохью

Не находя слов, Фидо направилась к двери, но обернулась.

— Все мы нужны нашему делу, — твердо сказала она. — Несмотря на наши недостатки. Это касается и вас, смею вас заверить. Но вы не помешаете мне вносить свою лепту в работу, если не здесь, то в любом другом месте.

— Пожалуйста, не забудьте забрать свои вещи, — бросила Бесси Паркес, возвращаясь к своей работе. Ее голос едва заметно дрожал.

Ничего не видя из-за выступивших слез, Фидо побрела к столу, целых шесть лет бывшим ее рабочим местом, и начала укладывать в свою ковровую сумку бумаги, перья и все, что попалось ей под руки.

В первый день ноября Фидо сидела в своем кабинете на Тэвитон-стрит и писала для «Виктории мэгэзин» статью, посвященную трехлетней годовщине смерти принца Альберта. Она радовалась, что умение писать не покинуло ее; хоть и с трудом, но она подбирала нужные слова, как инвалид, снова обучающийся ходьбе. Она остановилась и перечитала написанное. Цель статьи — внушить королеве мысль о необходимости сократить пышные траурные мероприятия, которые парализуют ее двор, но при этом не задеть ее чувства. Может, стоит адресовать статью не только Виктории, но и тем ее подданным, которые когда-либо понесли горькую утрату?

«Это период полного отсутствия какой-либо деятельности, который природа позволяет для великой скорби». Не написать ли слово «природа» с заглавной буквы? Нет, она недоверчиво относится к заглавным буквам, например в слове «женщина». «Очнемся же и снова примемся нести нашу каждодневную ношу», — написала Фидо, затем исправила «ношу» на «бремя»; архаический стиль придает статье остроту. Она обмакнула перо в чернила. «Будем же неослабно исполнять обязанности своего положения». После «неослабно» она вставила «и самоотверженно». Может, лучше упомянуть Бога? Или провидение, это более привычно слуху народа. Она снова перечитала абзац.

«Некоторые из нас, после короткого периода полной бездеятельности, который природа допускает в дни великой скорби, должны снова встать и нести свое бремя, неослабно и самоотверженно исполняя обязанности своего положения, высокие или низкие, к чему призывает нас Провидение».

Услышав стук в парадную дверь, Фидо подняла голову и ждала, когда к ней поднимется Джонсон.

Горничная принесла не визитную карточку, а пакет. И не просто пакет. Под коричневой оберточной бумагой обнаружился плотный белый конверт. Фидо сразу узнала в нем конверт, которым размахивали в суде. Тот самый конверт, на котором — подобно комку масла, брошенному с размаху в стену, пришло ей в голову сравнение — красуется печать с драконом из герба Кодрингтонов, а над ним фамильный девиз из четырех букв, который расшифровывается, вспомнила она с небольшим усилием, как «Мужество непобедимо».

К конверту прикреплен маленький листок тонкой бумаги с надписью: «С поздравлениями от Генри Дж. Кодрингтона». Стандартная фраза, но она написана рукой самого Гарри, отметила Фидо и представила его сидящим за своим столом на Экклестон-сквер. Девочки занимаются уроками, повариха хлопочет у горячей плиты. А он, вероятно, приводит в порядок свои дела, отправляет банковские переводы своим адвокатам и сыщику. Все это он делает сосредоточенно, стараясь ничего не упустить, и вдруг решает отправить этот особый документ мисс Фейтфул в качестве признательности. Даже надписывает: «С поздравлениями от Генри Дж. Кодрингтона». От нее не укрылась некоторая доля иронии этой фразы. Не поздравляет ли он ее со всеми этими двусмысленными и уклончивыми ответами в суде? Со всеми этими увертками, которыми она отстояла свою репутацию?

— Что сделано, то сделано, — вслух сказала Фидо и услышала, как ее хриплый голос отдается эхом в голове.

Словно воочию увидела она, как Гарри нагибается к свежеокрашенной решетке камина в своем кабинете, где в это утро разведен небольшой огонь, достаточный для того, чтобы сжечь бумаги, которые он подбрасывает одну за другой. Да, это было бы типично для адмирала: сжечь все свидетельства этой истории. Не только самого суда, но и следы женщины, которая называлась его женой: все письма, все фотографии (сохранив, однако, серебряные рамки; возможно, когда-нибудь он вставит в них снимки своей новой жены, на этот раз англичанки не только по рождению, но и по воспитанию).

А Хелен, думала Фидо, где она сейчас? Не у друга: у нее больше не осталось друга, который принял бы ее в свой дом. Не у любовника: они тоже покинули ее, как осенью опадают листья дерева.

«О, дорогая моя!»

При мысли о Хелен, одинокой в этом враждебном мире, Фидо стало не просто грустно, а даже физически тяжело, и она наклонилась к столу, словно ей на плечи давит свинцовый груз. Странно, невольно отметила она, что ее душа настолько неразрывна с телом, которое корчится и задыхается; странно, что даже сейчас, после необратимых событий прошедших двух месяцев, после ударов и контрударов, таких мощных и унизительных, что, казалось бы, они должны были уничтожить все прежние привязанности, — как невыразимо странно обнаружить остатки того, что можно назвать только любовью. Призрачной, покрытой пеплом, раскаленной добела.

Прижав пальцы к губам, Фидо со свистом втянула в себя воздух.

Хватит чувств, нужно заняться делами! Но здесь, на столе, под ее локтем, лежал этот простой белый конверт, из-за которого адвокаты дрались, как собаки. (Интересно, сколько заплатила бы за него «Таймс»?) Письмо не надписано, на нем только блестящая черная печать. Когда она его прочтет, пообещала себе Фидо, она сожжет его, и тогда уже все останется позади.

Текут минуты, но подобно повзрослевшей, умудренной и осторожной Пандоре, она не спешила сломать печать. Она взяла маленький серебряный нож для вскрывания писем, но не решалась вскрыть этот конверт. Фидо считала себя принадлежащей к миру литературы, которая дышит стихией текста, но только недавно она осознала, какую опасность таят в себе слова, эти черные остроклювые птицы, что коварно и непредсказуемо нападают на человека. Но если она не вскроет письмо сейчас, если спрячет его подальше от чужих глаз — его власть над ней станет еще сильнее. Днем и ночью она будет помнить, что оно лежит у нее в сейфе, засунутое за бухгалтерские книги, рядом с ее завещанием, которым она оставляет все свое имущество племянникам и племянницам, потому что больше у нее никого нет в этом мире. Оно будет источать зло, как какая-то черная лампа.

«Ну же, вскрой письмо!»

Фидо вдруг подумала, что лучше его сжечь не читая. Что бы ни говорилось в нем о ней, какие бы грязные предположения или зловещие угрозы ни доверил бумаге несчастный муж семь лет назад — понадобится всего несколько минут, чтобы все это превратилось в золу и пыль. И зачем она вообще принуждает себя прочесть его? Какую пользу принесет оно ей, если она увидит все эти слова?

Она размышляла, что это могут быть за слова; подбирала ужасные синонимы. Но если она сожжет письмо — вдруг сообразила она — то никогда не узнает, что его содержание могло быть и хуже. Нет, она не в силах заставить себя пройти три шага, отделяющие ее стол от тлеющего в камине огня. Будто в этом конверте содержится тайная повесть о ее жизни. «Прочти и покончи с этим!» Что бы в нем ни было…