Суворов - Вячеслав Лопатин

Суворов был противником уничтожения Польского государства. Великий стратег понимал, что на границах России возникнет источник постоянной напряженности, опасный плацдарм для вторжений с запада. Война 1812 года подтвердила его опасения. Наполеон, играя на национальных чувствах поляков, увлек их в поход на Москву, заставив умирать за чуждые им интересы.

«Кабинетной политики не знаю», — писал из Варшавы Суворов, не подозревая, что за его спиной Польше уже вынесен приговор. Осведомленный статссекретарь императрицы Дмитрий Прокофьевич Трощинский откровенно выразил отношение двора к действиям нового фельдмаршала: «Правду сказать, Граф Суворов великие оказал услуги взятием Варшавы, но зато уж несносно досаждает несообразными своими там распоряжениями. Всех генерально поляков, не исключая и главных бунтовщиков… отпускает свободно в их домы, давая открытые листы. Вопреки сему посланы к нему прямо повеления». 21 ноября 1794 года императрица подписала рескрипт Суворову:

«Благоразумие, равно как и справедливость, требуют разобрать, кто был виною злодейского поступка в Варшаве и кто оный тайно и явно производил в действо. А потому и различить безпокойных и виновных от невиновных и неволею в мятеж вовлеченных…

Прислать сюда под стражею, не исключая и Игнатия Потоцкого, нагло оскорбившего и столь явно презревшего преступническим сношением своим с губителями рода человеческого, свирепствующими во Франции, законы отечества своего, воспрещавшие всякому поляку иметь связь и сообщение не токмо с цареубийцами, но и живущими в областях, подпавших их мучительству, под страхом наказания, законами изменникам определенными…

Короля в Варшаве не держать… препроводить на первый случай в Гродно к Генералу Князю Репнину».

Суворов расценил арест и содержание в заключении руководителей восстания как личное бесчестье. «Они хорошо содержатца, но мой пароль тем не содержан; в нем забытие прежнего — и они вольны, — писал он Хвостову 17 марта 1795 года. — Стыдно России их бояться, ниже остерегатца… Пора им домой».

Польская кампания сделала Суворова европейской знаменитостью. Именно в это время к Александру Васильевичу обратился подполковник граф Егор Гаврилович Цукато, боевой офицер, участник кампании в Польше и штурма Праги, с просьбой позволить стать его биографом. Ответ полководца замечателен по силе и глубине самоанализа и заслуживает того, чтобы быть приведенным полностью:

«Материалы, принадлежащие к Истории моих военных действий, столь тесно сплетены с Историей моей жизни, что оригинальный человек и оригинальный воин должны быть между собою нераздельны, чтоб изображение того или другого сохраняло существенный свой вид.

Почитая и любя нелицемерно Бога, а в нем и братии моих, человеков, никогда не соблазняясь приманчивым пением сирен роскошной и беспечной жизни, обращался я всегда с драгоценнейшим на земле сокровищем — временем — бережливо и деятельно, в обширном поле и в тихом уединении, которое я везде себе доставлял.

Намерения, с великим трудом обдуманные и еще с большим исполненные, с настойчивостью и часто с крайнею скоростию и неупущением непостоянного времени, — всё сие, образованное по свойственной мне форме, часто доставляло мне победу над своенравною Фортуною.Вот что я могу сказать про себя, оставляя современникам моим и потомству думать и говорить обо мне, что они думают и говорить пожелают».

Далее следует прекрасный пассаж о том, что только во всеоружии знаний, при безусловной честности и добросовестности исследователя может торжествовать истина. Воин-философ ратует за подлинно исторический подход к оценке лиц и событий:

«Жизнь столь открытая и известная, какова моя, никогда и никаким биографом искажена быть не может. Всегда найдутся неложные свидетели истины, а более сего я не требую от того, кто почтет достойным трудиться обо мне, думать и писать. Сей есть масштаб, по которому я желал бы быть известным.

Для доставления материалов потребно свободное время; но сего-то мне теперь и не достает. Однако ж я приказал Вам сообщить все подлинные бумаги с начала и до конца кампании против Польских мятежников, ныне, к счастию, более не существующих. Ясный и понятный слог и обнаженная истина, основанная на совершенном познании образа моих поступков, должны быть единственными правилами для моего биографа.

Не знаю, много или мало сказал я Вам о себе, но скажу еще от всего сердца, что питает почтение и дружбу к Вам, любезный Граф, Ваш преданнейший слуга Граф Александр Суворов-Рымникский. Варшава. 28 декабря 1794 / 8 января 1795».

По каким-то причинам — возможно, из-за недостатка времени у героя задуманной графом Цукато книги — почин остался без продолжения.

Тогда же начал набрасывать свои заметки адъютант Суворова маркиз Габриель Пьер Гильоманш-Дюбокаж, который завершил свой труд через восемь лет после смерти полководца.

Первым биографом «Росского Геркулеса» суждено было стать Фридриху Иоганну фон Антингу. Уроженец города Готы в Германии, он получил богословское образование, снискал известность как рисовальщик силуэтных портретов европейской знати. Переехав в Россию, Антинг сумел попасть в свиту российского посланника, отправлявшегося в Константинополь. Проездом он останавился в Херсоне, где познакомился с Суворовым, который поручил ему собрать сведения о военных приготовлениях южного соседа.

Антинг выполнил задание, и полководец рекомендовал его Зубову. Вскоре он был принят на русскую службу, получил чин секунд-майора, оказался в штабе фельдмаршала и принялся за книгу о нем. Петр Ивашев вспоминал:

«В 1795 году в Варшаве сочинитель читал свое произведение Графу Суворову и первый том собственными Фельдмаршала замечаниями тогда же был исправлен…

Вторым же томом Суворов был недоволен, поручил мне… указать Антингу недостатки и неверные повествования, вкравшиеся в его сочинение от слабого знания русского языка, и частично по той же причине превратно изложен смысл о происшествиях, описанных в реляциях, которыми он руководствовался.

Поручение Фельдмаршала заключалось следующими собственными словами: "Во второй части Антинг скворца дроздом величает, много немогузнайства и клокотни. Тебе лучше известно, куда пуля, когда картечь, где штык, где сабля. Исправь, пожалуй, солдатским языком, отдай каждому справедливость — и себе — я свидетель".

И в доказательство — вот сохраненная записка Графа: "Петру Никифоровичу сегодня кушать у Антинга и целый день с ним работать".

Через три дня после этого поручения получен был Высочайший рескрипт Великия Екатерины с приглашением победителя в Петербург».

Книга Антинга вышла на немецком языке в двух томах на его родине в 1795 году. Третья часть задержалась по не зависящим от автора причинам: в 1797 году майор Антинг вместе с другими офицерами суворовской свиты по приказу Павла I подвергся аресту. Третья часть увидела свет только в 1799-м. Намерение автора описать последнюю кампанию героя книги осталось неосуществленным.

Незатейливая, сжато излагавшая события книга Антинга в течение десяти лет оставалась самым полным источником сведений о жизни и деятельности великого полководца. Биограф сохранил для потомков драгоценные свидетельства, рисующие облик героя книги, которому шел 65-й год: