Поклонники Сильвии - Элизабет Гаскелл

– Умирает, значит? Что ж, одним негодяем на земле станет меньше.

– Сильви, нехорошо так говорить. Это жестоко! – заметил Филипп. – Я хотел попросить тебя об одолжении, а теперь даже не знаю!

– Если это касается Симпсона… – начала она, но затем осеклась. – Извини, я не должна была тебя перебивать, это невежливо. Так что ты хотел сказать?

– Если бы ты его увидела, Сильви, думаю, тебе стало бы жалко его. Он не может ходить. Когда он возвращался из Йорка, на него напали, забросали камнями, он совсем слаб и немощен, иногда бывает не в себе. Он все время лежит, и ему снится или кажется, что на него снова напали, все орут, визжат, бросают в него камни.

– Я очень рада, – ответила Сильвия, – это лучшее известие за много дней. Он свидетельствовал против папы, а ведь папа дал ему денег на ночлег в ту ночь, когда ему было некуда идти. Это из-за его показаний папу повесили, и теперь он наказан по заслугам.

– Все это так, он причинил много зла, но он же умирает, Сильви!

– Ну и пусть умирает! Что ему еще остается!

– Он умирает в полнейшей нищете, у него нет друзей, нет никого, кто сказал бы ему доброе слово.

– Ну ты-то с ним, должно быть, поговорил, – ответила Сильвия, поворачиваясь к Филиппу.

– Да. Он прислал за мной Нелл Мэннинг – старую нищенку, которая время от времени приходит к нему и поправляет бедняге постель. Сильви, ведь он лежит в развалинах коровника во дворе пивной «Объятья моряков».

– Ну что ж! – промолвила она, тем же холодным, безжалостным тоном.

– Я сходил за приходским доктором, а то, думаю, вот-вот умрет у меня на глазах. Он такой изнуренный, весь посерел, тощий, глаза навыкате, словно выдавлены из костлявого лица.

– В тот последний раз папа тоже таращил глаза как безумный, будто боялся смотреть на нас или не мог видеть, как мы плачем.

Такой поворот не соответствовал целям Филиппа; но он, немного помолчав, храбро продолжал:

– Этот несчастный при смерти. Так сказал доктор, и еще он сказал ему, что его часы сочтены, даже не дни – часы.

– И ему страшно умирать с таким грузом грехов? – спросила Сильвия едва ли не с ликованием в голосе.

Филипп покачал головой:

– Он сказал, что судьба всегда была к нему безжалостна, а люди – несправедливы. Здесь ему всегда не везло, так, может быть, хоть в загробном мире он найдет людей более милосердных.

– Там он с папой встретится, – еще более ожесточенным, озлобленным тоном произнесла Сильвия.

– Он – несчастный, темный человек. Вряд ли он знает, кого он там встретит. Ему просто не терпится убраться подальше из Монксхейвена. Боюсь, ему действительно сильно досталось в ту ночь, Сильви. И он говорит, что ему всегда не везло, с самого детства. Говорит, он очень сожалеет, что дал показания в суде. Это судьи его заставили, против его воли, так он говорит.

– Что ж он не откусил себе язык? – заметила Сильвия. – Теперь-то хорошо говорить, что он сожалеет, когда дело сделано!

– Но все же он сожалеет, и жить ему осталось недолго. Сильви, он просил, чтобы я привел тебя. Умолял, чтобы ты – ради всего, что тебе дорого в этой жизни и в загробной, – пришла со мной и сказала, что прощаешь его за то, что он тогда совершил.

– Он прислал тебя ко мне с таким поручением? И ты смеешь просить меня об этом? Да за такое помолвку мало разорвать. – Она хватала ртом воздух, словно не могла больше говорить.

Филипп ждал, когда она успокоится. Он и сам задыхался.

– Мы с тобой никогда не были предназначены друг для друга. Я не умею прощать. Порой мне кажется, что я не способна и забывать. Филипп, вот скажи, если б твой отец совершил доброе дело, благое дело, милосердное, а тот, к кому он был добр, несмотря на праведный гнев, пошел и заявил на него судье, и его приговорили к виселице, а потом повесили, и жена его стала вдовой, а дочь – сиротой, думаешь, в твоих жилах не кипела бы кровь и ты мог бы спокойно общаться, любезничать с человеком, который повинен в смерти твоего отца?

– Сильви, в Библии сказано, что мы должны прощать.

– Да, но есть вещи, которые я никогда не сумею простить; а есть такие, что я не хочу и не стану прощать.

– Но, Сильви, ты же молишься о прощении своих грехов, значит, ты должна прощать тех, кто согрешил против тебя.

– Что ж, даю слово, теперь я вообще не буду молиться, вот и все. Хорошо так говорить тем, кому нечего прощать. Постыдился бы тыкать мне Библией. И вообще, шел бы ты лучше по своим делам, Филипп.

– Сильви, ты злишься на меня. Я понимаю, что тебе трудно простить его. Но это было бы правильно, по-христиански. Тебе самой потом стало бы легче. Если б ты пошла и увидела его тоскливые глаза, думаю, ты сама бы все поняла: они сказали бы тебе больше, чем его слова, да и мои тоже.

– Говорю тебе, не в моем характере прощать и забывать. Запомни это. Если я люблю, то люблю, если ненавижу – ненавижу. Наверно, я не стану бить или убивать того, кто причинил зло мне или моим близким, но этого человека я никогда не прощу. И если б я простила того, из-за кого повесили моего отца, значит, я – чудовище, и меня только на ярмарке показывать.

Филипп молчал, думая, как бы еще к ней подступить.

– Тебе лучше уйти, – спустя пару минут заявила Сильвия. – Мы с тобой не понимаем друг друга. Может, завтра поймем, если хорошенько выспимся. Ты сказал все, что мог в его защиту; возможно, виноват не ты, а твоя натура. Но ты меня расстроил, и сейчас я не хочу тебя видеть.

Еще одна-две фразы в таком же духе убедили его, что лучше уж последовать ее совету. Филипп пошел к Симпсону. Тот был еще жив, но уже впал в беспамятство и не нуждался в людском прощении. Филипп жалел, что растревожил и рассердил Сильвию, настаивая, чтобы она навестила умирающего: как оказалось, это был напрасный труд.

Но труд не бывает напрасным, хотя мы не всегда видим результаты затраченных усилий или, бывает, они существенно отличаются от того, что мы ожидали или на что рассчитывали. С наступлением вечера, когда дневной свет уступил место сумеречной тени и все дела по хозяйству были переделаны, у Сильвии появилось время предаться раздумьям. Ей стало грустно, сердце ее смягчилось; оно уже не было таким ожесточенным, как в тот час, когда настоятельные просьбы Филиппа вызывали у нее только гневный протест и отторжение. Она вспомнила отца: он был вспыльчив, но умел прощать, вернее, забывать обиды. Такие свои качества, как упорство и выносливость, Сильвия унаследовала от матери, а импульсивность – от отца. В этот вечер, в эту тихую и томную пору сумерек, она думала о погибшем отце, о том, какой пример он мог ей дать. Даже самой себе она не признавалась, что готова пойти к Симпсону и сказать, что прощает его. Но она думала, что, если бы Филипп снова попросил ее об этом, она так бы и поступила.

Но когда Филипп появился в следующий раз, он сообщил ей о смерти Симпсона и, полагая, что эта тема неприятна, сразу заговорил о другом. Так ему и не довелось узнать, что в своем поведении она может быть более мягкой и милостивой, нежели в высказываниях – в высказываниях, которые он вспомнит в будущем, в полной мере постигая их печальный смысл.