Избранное - Феликс Яковлевич Розинер

Ахилл, конечно, помнил. В Ленинграде был показ новых фильмов, что-то вроде небольшого фестиваля, и Ахиллу — кинокомпозитору — предложили поехать туда вместе с двумя режиссерами, оператором и сценаристом, — которым, кстати сказать, был Маронов, все это и устроивший Ахиллу. Он охотно согласился: как раз на дни поездки попал концерт, в котором ленинградский камерный ансамбль играл его «Квази аллегро» — сплошная алеаторика на шестнадцатых, дикий темп, вы все, говорил музыкантам Ахилл, должны взмокнуть уже на девятом такте.

Он приехал утренней «стрелой» и пошел к своим. Квартира была пуста, но на столе стоял оставленный ему завтрак. Почему-то тут же лежала свежая «Правда». Он уже забыл, когда в последний раз заглядывал в ее страницы, раскрыл, посмотрел здесь и там, затем разыскал ножницы и стал резать. Жуя и попивая, он читал тексты, перекладывал их так и эдак, отбрасывал и отбирал. К концу завтрака в голове все созрело, он вынул партитурную бумагу и бегло, остро отточенным карандашом стал писать — сразу набело, тратя времени больше на выписку слов, чем на ноты. Работал он до середины этого дня, а на следующий, поднявшись в шесть, к полудню все закончил и написал на титуле: «За утренней газетой. Сюита для камерного мужского хора, баритона и фортепьяно на тексты „Правды“, в пяти частях». Названия частей совпадали с газетными заголовками: первая звалась «Передовая: Наше будущее», хор пел о замечательной советской молодежи, баритон указывал на недостатки в ее воспитании; часть вторая — «На трудовых фронтах» — славила успехи рабочих заводов и фабрик и сельских тружеников; в третьей — «Демагоги» — давался отпор продажной буржуазной прессе, развернувшей провокационную кампанию по поводу несуществующих нарушений гражданских прав в СССР, что являлось недопустимым вмешательством во внутренние дела нашей страны; «Письмо в редакцию», часть четвертая, было речитативной жалобой читателя, который, неся на себе множество общественных и партийных обязанностей, был совсем недавно избран также и ответственным за военно-подготовительную работу у себя в цеху, несмотря на то, что с детства он инвалид; и заключительная часть — «Первые победы» — с весенней радостью повествовала о начале нового футбольного чемпионата.

Вечером исполнялось «Квази аллегро». В артистической, во время шумных поздравлений автору, Майя, спросившись у Лины, пригласила всех желающих ехать к ним, и где-то около одиннадцати их дом наполнился народом. Тогда-то там и оказался Джордж — один из тех иностранцев, с которыми Майя, как можно было догадаться, имела дела, касавшиеся самиздата и других запрещенных песенок; Джордж принадлежал к числу милых молодых людей — журналистов, туристов, детей дипломатов, студентов и аспирантов славистов, евреев-сионистов и христиан, — которые, не раздумывая, клали в карман или в сумку письмо, воззвание, записку из тюрьмы, микрофильм дневника заключенного или чьего-то романа — и увозили все это на Запад, в мир, который был единственной защитой и надеждой диссидентства.

У Ахилла было отличное настроение, — музыку его сыграли хорошо, народ собрался симпатичный, Майя сияла, Лина чуть улыбалась, — а главное, неожиданно написалась очередная его хулиганская вещь! — и он, поддавшись нетерпению услышать, проиграть, пропеть, поставил на пианино ноты, сел к клавиатуре и, вдалбливая четверти маршеобразных минорных аккордов, начал, взяв себе партию низкого голоса: «В сво-ем послед! — нем выступле! — нии на пле! — ну-ме це-ка! то-ва-рищ Бреж! — нев!..»

Онемевший и потом давящийся беззвучным хохотом народ прослушал сюиту — она длилась двадцать минут — и разразился бурей восторженных воплей. Ахилла заставили говорить. Он показал газетные вырезки и оставшиеся от «Правды» лохмотья и уверил всех, что использовал настоящий, без единого изменения, партийный текст, а также сказал, что очень удовлетворен своим новым сочинением, так как наконец-то ему удалось впервые воплотить в своем творчестве принципы искусства социалистического реализма. Еще он объяснил, что по его замыслу композиция сюиты представляет собой модель, на основе которой можно создавать другие варианты произведения — с тем, чтобы в качестве текста использовать всякий раз новые, свежие номера газеты «Правда» и, значит, всегда при исполнении сюиты вносить в нее самое актуальное, злободневное содержание. Джордж подошел к Ахиллу вместе с Майей. Он сказал, что поет и что в колледже, где он преподает, есть небольшой хор. Мог бы он сделать копию хоровой сюиты? Он так хотел бы исполнить ее у себя в Англии! Конечно, Ахилл не стал возражать.

Сейчас, когда они вспомнили тот прошлогодний вечер, Ахилл спросил у Джорджа:

— Ну, и как? Удалось вам это спеть?

— Да! — с жаром воскликнул Джордж. — Вот как раз удалось! Даже не один раз!

— Я все расскажу, хорошо? — подхватила Майя. — В общем, они тогда же, весной, разучили твою эту штуку, сделали листовочку с английским переводом и, как Джордж говорит, с грандиозным успехом исполнили ее на каком-то концерте в колледже, потом еще где-то, потом на хоровом конкурсе, после чего появилась об этом рецензия, и так, папочка, твое сочинение стало известно, тем более, что твое имя было известно в Англии и до этого. Я правильно говорю? — обратилась она к Джорджу. Тот поспешно закивал. — И все бы ничего, но несколько дней назад в Лондоне собрался комитет по защите гражданских прав в Советском Союзе — и! — теперь самое важное! — к открытию этих слушаний приурочили выставку и всякие еще дела, имеющие отношение к нонконформистскому искусству, — верно, Джордж, я излагаю? — самиздат и тамиздат, картины и музыку! — почему-то и Шостаковича тоже, — ну, и что ты думаешь? — пригласили Джорджа и его прекрасный хор спеть выдающуюся кантату Вигдарова на слова газеты «Правда». Они и спели, — с потрясающим успехом, правильно, Джордж?

— Замечательно, — кисло сказал Ахилл. — Я страшно рад.

— И тут началось. Ход слушаний освещается в прессе, и вот в газетах появилось описание твоей сюиты, — они, конечно, объяснили читателям, что это проявление свободного духа искусства, вызов идеологии режима и так далее и процитировали что-то из «Демагогов» — что там «Правда» писала об отсутствии нарушений гражданских прав и как твоя музыка разоблачает это вранье. Там ведь и Брежнев упоминается, да? Короче говоря, ты ничего не знаешь, но вчера уже второй раз передавали: начался скандал, какой-то тип из посольства заявил протест и пригрозил еще: мы выясним, как оказалось, что это грязное сочинение стало известно на Западе. Вот, папочка, так. А тут у тебя еще, значит, тихо? С тобой пока ничего?

Ахилл пожал плечами:

— Ничего. А что может быть? Меня ведь даже из Союза композиторов не исключишь, — я