Когда поют сверчки - Чарльз Мартин

– Такое же больное?

– Нет. – Я покачал головой и улыбнулся. – Такое же доброе и полное любви.

Энни тоже улыбнулась. Она решила, что это новая игра, и пока она ей нравилась.

– Когда мы немного выросли, то узнали, что этой девочке не повезло. У нее тоже было очень больное сердце.

– Такое же больное, как у меня?

– В общем и целом – да.

Энни кивнула с таким видом, словно она и сама это знала.

– И вот однажды, – продолжал я, – мне пришло в голову, что я мог бы ей помочь. Вылечить ее. С тех пор я занимался только тем, что пытался найти способ это сделать. На протяжении многих лет я изучал, как устроено человеческое сердце, и в конце концов… В конце концов я выучился на доктора и начал лечить больные сердца. И говорят, у меня это неплохо получалось.

На лице Энни проступили первые признаки смятения. Слушать она, во всяком случае, стала еще внимательнее, и я взял ее за руку.

– Я даже научился вынимать здоровые сердца у тех, у кого умер мозг, и…

Энни побледнела.

– И пересаживать их тем, кто в этом нуждался.

Теперь Энни смотрела недоверчиво, и я поспешил продолжить:

– Да, – сказал я и кивнул. – Твой знакомый доктор Ройер когда-то был моим ассистентом и помогал мне…

– Так вы и есть тот самый знаменитый «Кудесник из Атланты»?! – перебила меня Энни и беспомощно огляделась по сторонам, словно комната вдруг начала кружиться у нее перед глазами.

– Чем болтать, давай-ка лучше я кое-что тебе покажу. – Я помог девочке выбраться из кресла и отвел ее к себе в кабинет. Там Энни высвободила руку и дважды обошла комнату, разглядывая снимки и дипломы на стенах. Вид у нее был такой, словно она вдруг оказалась в святилище. Я попытался что-то сказать, но Энни остановила меня движением руки.

– Но почему вы… ты… Почему ты ничего не сказал?

Я ответил не сразу. Сев к столу, я взял в руки фотографию Эммы, сделанную за несколько недель до смерти.

– Потому что… я совершил несколько ошибок… И до сих пор продолжаю за них расплачиваться.

Энни посмотрела на снимок у меня в руках и перевела взгляд на меня.

– Твоя жена умерла из-за того, что ты что-то сделал?

И снова я ответил не сразу, обдумывая вопрос.

– Да.

– Ты сделал что-то не так?

Я кивнул.

Сев на ближайшее кресло, девочка некоторое время продолжала разглядывать комнату, потом порывисто встала, подошла ко мне и положила голову мне на плечо. Лицо у нее было изможденным и совершенно бескровным, а дыхание – неглубоким и частым.

Я вынес Энни на веранду и усадил на качели. Синди укутала ее пледом, и тут девочка открыла глаза и посмотрела на меня. Этот взгляд – прямой и ясный, проникал глубоко в душу и одновременно и страшил меня, и утешал.

– А ты… ты будешь лечить меня? – спросила Энни.

Вдохнув чистого и свежего озерного воздуха, я ответил почти без колебаний:

– Да. Я буду тебя лечить.

Прошел месяц, а казалось, что больше. Это была череда долгих дней и молчаливых ночей, до краев наполненных ожиданием сигнала лежащего на столе пейджера.

Чтобы упростить нам всем жизнь, Синди и Энни оставались у меня. В моем доме не было ни плесени, ни грибка, как в бетонных постройках; их споры не носились в воздухе, и Энни стала чувствовать себе чуть получше. Кажется, у нее даже прибавилось сил.

Синди тоже пришла в себя. Успокоилась, отоспалась, на ее лицо частично вернулись прежние краски и приветливая улыбка, которой она встречала меня каждый раз, когда мы сталкивались в комнатах или на берегу. Чарли новые соседи, похоже, пришлись по душе; во всяком случае, он почти каждый вечер переплывал на мою сторону и развлекал нас смешными историями или игрой на губной гармошке.

Кроме того, я нанял Термита строгать доски на нашем с Чарли складе в холмах и помогать нам доделывать «Хакер». И с тем и с другим он прекрасно справлялся, да и вел себя вполне примерно. Когда Энни, стоя на крыше эллинга, сообщила ему, что я буду ее оперировать, он достал из пачки сигарету, чиркнул зажигалкой и глубоко затянулся, отчего огонек на кончике ярко вспыхнул. Выдохнув дым подальше от девочки, Термит посмотрел на меня затуманенным взглядом и проговорил:

– Это очень хорошо, сестренка.

Иногда мне кажется, что ад – это не только то мрачное подземное царство, куда, согласно представлениям многих религий, попадают грешники. Есть еще один ад – то место, в котором ты живешь, пока милосердная смерть не освободит тебя от всех земных тревог, обязанностей, желаний. Не знаю, есть ли у дьявола рога и хвост с острым кончиком, но, мне кажется, это вряд ли существенно. Ад – это место, в котором нет любви, и если Люцифер вообще хоть что-то понимает, он не может этого не знать. А с тех пор как не стало Эммы, я жил именно в таком мире – одиноком, пустынном и безотрадном, который мало чем отличался от ада.

И только после того как в моем доме поселились Энни и Синди, которые постоянно что-то убирали, хлопотали по хозяйству или восхищались вещами, на которые я и внимания-то не обращал, все изменилось – и не только в окружающем мире, но и во мне самом. Мир словно приобрел новый, неведомый прежде аромат, а в моей душе поселилось полузабытое ощущение покоя и уюта, которое становилось особенно сильным по ночам, когда я в одиночестве спускался на причал и подолгу лежал в гамаке, глядя на медленно светлеющий горизонт.

За последние несколько лет Синди научилась экономить на всем. Как-то раз, уступая ее уговорам, я устроился на крыше эллинга, и она подстригла мне волосы. Работала она быстро и профессионально, так что через десять минут, глянув на себя в зеркало, я с трудом узнал отразившегося в нем мужчину. Волосы на шее и над ушами Синди состригла ровно, но коротко, что было весьма непривычно как на вид, так и по ощущениям, но потом мне пришло в голову, что Эмме моя новая прическа наверняка бы понравилась. Что касалось Чарли, то он провел рукой по моей голове и сказал с улыбкой:

– Здорово, приятель. А я тебя помню! Кажется, мы с тобой когда-то встречались.

Мало того, я повесил в ванной зеркало и сбрил бороду. Чувствуя себя обновленным, я спустился вниз, где вовсю шла подготовка к обеду. Мое появление вызвало шквал одобрительных восклицаний, но я заметил, что Синди внимательно наблюдает за мной краешком глаза. Казалось, она тоже почувствовала, что со мной что-то происходит, и пыталась каким-то образом оценить меня нового – и не только с точки зрения внешнего вида.

Чарли снова стал таким, как прежде. Несмотря на свое заявление, что он, мол, терпеть не может греблю, он не пропускал ни одной тренировки и каждое утро поджидал меня на причале. Не проходило дня, чтобы он не заглянул к нам, как он выражался, «на огонек», делая это подчас совершенно неожиданно. И Чарли возобновил танцевальные занятия. Как-то вечером он, помахивая тросточкой, появился на своем причале в стильном бело-голубом костюме, цилиндре и классических туфлях броги, а его гладко зачесанные назад волосы явно были уложены с помощью геля.