Три сердца - Тадеуш Доленга-Мостович

Он вытер ладонью лоб и иронично усмехнулся.

— Деликатность… Эх, Кейт, Кейт… Ты требуешь от меня деликатности, когда сама разрываешь, растаптываешь мое сердце. Да, растаптываешь. Мне бы хотелось, чтобы когда-нибудь ты почувствовала такую боль, как я сейчас, чтобы и ты когда-нибудь встретилась с такой безжалостной жестокостью, чтобы и ты клянчила хотя бы толику чувства, а тебе отвечали презрением и равнодушием.

Кейт побледнела. Впервые в жизни пронеслась в голове мысль, что ей пришлось бы так сильно от кого-то зависеть, что она могла бы умолять когда-нибудь о такой толике чувства. Слова Гого прозвучали в ушах как страшное предсказание, как предостережение. На пороге того счастья, к которому шла вслепую, ничего не опасаясь, доверчивая и беспечная, она увидела вдруг разверзнувшуюся пропасть. Она добровольно хотела изменить себе, своим взглядам, своим убеждениям, перечеркнуть свою программу и распорядок жизни. Что за безумие!

Дрожь прошла по всему телу, когда Кейт представила себе сейчас, что когда-нибудь сможет так унизиться, так разрушиться, как Гого, и умолять о толике чувства. Она всегда понимала, что любовь — это рабство, плен, самый худший плен, потому что обрекает на унижения, на постыдный страх за каждую улыбку любимого человека, на глупую ревность, на вечные переживания. И она позволила овладеть этому чувству собой, отдалась этой любви, как только встретила ее, без сопротивления, без борьбы. Как загипнотизированная она шла на встречу с этой любовью, не оглядываясь! Какое безумие!

«Еще есть время, — лихорадочно думала она. — Еще есть. Подавить это в себе, победить рассудком и волей этот угар».

Она знала, что это будет стоить ей гигантского усилия, но знала также, что позже это будет уже невозможно.

«Еще есть время, еще…» — думала она, а в сердце чувствовала острую, проникающую боль, точно собственными руками выдирала из него живую ткань.

Эта боль была еще более грозным предостережением.

«Как мне плохо, — говорила она себе, — у меня в голове все смешалось, и не кричу я уже от отчаяния, а что будет дальше. Нет, нужно остановиться под любым предлогом, любой ценой, пока еще я могу справиться…»

— Если есть на земле справедливость, — говорил Гого, — Бог тебя когда-нибудь покарает этой же карой. Тобой будут помыкать так, как ты мной, будешь переносить те же страдания, каким подвергаешь меня, тем же пренебрежением ответят тебе на твои слезы, тем же презрением на твою любовь. Тем же… тем же… Помни мои слова! Помни! Ничего иного я уже не хочу, только чтобы ты прочувствовала те мучения, каким подвергаешь меня! Я мечтаю, чтобы человек, которого ты любишь, когда ты будешь ползать у его ног, сказал тебе, что он хочет остаться один и не можешь ли ты быть столь деликатной, чтобы не надоедать ему своей любовью, которую он презирает! Это придет к тебе, не сомневайся! Будет, будет!

Его лицо заливали слезы. Обе руки он поднял над головой, сотрясая воздух сжатыми кулаками точно в каком-то пророческом экстазе.

Впервые он не показался ей ни пошлым, ни смешным. Каждое его слово глубоко впивалось в ее сознание.

Когда он умолк, Кейт тихо сказала:

— Успокойся, Гого. Я не пренебрегаю твоими чувствами и не нахожу ничего приятного в их унижении. Просто я не гожусь для любви, не хочу и не смогу любить, никого…

— Кейт!

— Подожди. Это во-первых, во-вторых, о нас: ты сам сделал все, чтобы наша совместная жизнь превратилась во что-то страшное и невозможное. Сегодня ты грубо нарушил свои обещания, поэтому я должна сделать вывод и уехать, но сейчас я не в состоянии принять то или иное решение. Я подумаю, а теперь, прошу тебя, оставь меня.

— Хорошо, Кейт, — ответил он дрожащим голосом, — но имей ко мне хотя бы каплю жалости.

После его ухода она бросилась на кровать и разрыдалась. Так она распрощалась с мечтой о счастье. Она окунулась в нее, чтобы убедиться, что попала в чудесный, бездонный, ошеломляющий омут, из которого уже ничто ее спасти не сможет. Остатками сил и воли выбиралась она на берег.

— Я откажусь, я справлюсь… — повторяла она, всхлипывая.

Уже занималась заря, когда она, совершенно измученная, встала и подошла к окну. У нее было готовое решение порвать со всем сразу и окончательно. Она не сможет видеть его. Это было бы выше ее сил, поэтому разрыв с Гого следует отложить на некоторое время.

«Вернусь к ежедневным делам. Время все расставит по местам».

Она погасила лампу и открыла окно. Утренняя свежесть отрезвила ее. После короткого раздумья она взяла лист бумаги, села за стол и написала:

«Дорогой пан Роджер!

Я пишу это письмо после глубоких размышлений с чувством осознанного и окончательного решения, которое приняла. Уверяю вас, что обязанность сказать вам правду причинит мне боль. Вчера я находилась под влиянием настроения и стечения обстоятельств, которые повлияли на то, что мое поведение не соответствовало ни моим чувствам, ни моим мыслям. Я понимаю, что причинила вам зло, вселяя надежду, но сейчас я должна признаться. Я не люблю вас и вообще это чувство мне не присуще. Глубокое и давнее уважение к вам, а также искренняя симпатия заставляют меня подчеркнуть, что я никогда себе не прощу своего недопустимого поведения вчера по отношению к вам. Это было непростительное легкомыслие. Простите меня, если сможете, и забудьте обо мне. И еще об одном хочу вас попросить, рассчитывая на вашу интеллигентность: не старайтесь увидеться со мной. Я желаю вам, дорогой пан Роджер, всего самого хорошего, чего вы заслуживаете больше, чем кто бы то ни было».

Она отложила перо и перечитала письмо. Слезы снова струились из ее глаз.

— Все кончено… конец… — шептала она.

Кейт медленно складывала листок бумаги, листок, на котором она отрекалась от счастья, на котором вынесла приговор своим чувствам, смертный приговор.

— Так нужно, так нужно, — убеждала она себя, а слезы капали, падая на руки.

Она подписала конверт, вложила письмо и заклеила его.

Было семь часов. В это время Марыня выходила в магазины. Взяв письмо, Кейт зашла в кухню.

— Доброе утро, Марыня.

— Доброе утро, пани. О Боже! Что это с вами?! — воскликнула она. — Вы не заболели?

— Нет, Марыня. Передай это письмо посыльному и пусть он отнесет его на улицу Саская Кемпа графу Тынецкому.

— Хорошо.

Кейт провела рукой по лбу.

— Да, у нас сегодня на обед зразы. К ним лучше подать гречневую кашу и в кастрюлю положить несколько корок черного хлеба. Не забудь еще корицу для крема. Есть ли у нас кофе?

— Да, на сегодня еще хватит.

Служанка с конвертом в руках стояла у двери.

«Еще есть время, — пронеслась в голове Кейт мысль, — я заберу письмо и уничтожу».

Сердце бешено колотилось.

— Вам плохо? — спросила Марыня.