Том 15. Письма 1834-1881 - Федор Михайлович Достоевский

бы совершенно обеспечили.{703} Но как хочешь. Александр Павлович не побоялся дать брату весной. Пишу это от себя. Эмилия Федоровна кланяется тебе. Писать она еще никому не может. Прощай. Размысли о том, что я написал тебе. Дело будет доброе и благородное и в высшей степени верное. Мой задушевный и братский поклон твоей супруге{704} и поцелуй твоим детям.{705}

До свидания, голубчик.

Твой брат Ф. Достоевский.

Кстати: ты неоднократно винил нас всех, что тебе ничего не пишут. Брат все последние два года был постоянно в тревоге. Я же жил последний год подле больной в чахотке бедной моей Маши. Нынешним летом я рассчитывал ехать за границу в Италию и в Константинополь и на обратном пути, через Одессу, думал прогостить у тебя три дня в Екатеринославе, хотя бы пришлось сделать крюку.{706}

88. И. С. Тургеневу{707}

20 сентября 1864. Петербург

Петербург, 20 сентября.

Любезнейший и многоуважаемый Иван Сергеевич,

Егор Петрович говорил мне, что Вы, во-1-х, хорошо расположены к нашему журналу, а во-2-х, рассказывал мне, что и Вы, и он в Бадене были в некотором недоумении насчет имени Порецкого, объявленного нашим официальным редактором. Из слов Ковалевского я понял (если не ошибаюсь), что если Вы и дали бы нам, может быть, Вашу повесть или роман в «Эпоху» (то есть в будущем, когда напишете), но незнакомое имя Порецкого теперь Вас способно отчасти остановить. Считаю нелишним объяснить Вам всю суть дела. Порецкий наш знакомый (мой и покойного брата) через Майковых лет еще 17 тому назад. Когда-то он составлял «Внутреннее обозрение» в «Отечеств<енных> записках». Этим занимался он и во «Времени» в 61-м году, потом его сменил Разин. Теперь мне объявили, что я официально редактором быть не могу и чтоб я подыскал официального редактора. Порецкий человек тихий, кроткий, довольно образованный и без литературного имени (если уж не колоссальное литературное имя, как, наприм<ер>, Писемский, то уж лучше пусть совсем без имени; для журнала выгоднее), но главное: статский советник. Я и представил его как редактора, и так как он совершенно подходил к условиям, то его и утвердили. Он помогает в редакции и даже стал писать «Внутреннее обозрение», но издаем мы все, прежние сотрудники, а главное, я. И дело идет, кажется, недурно, и средства у нас теперь есть.

Но вот что: на публику все эти перемены имеют тоже чрезвычайное влияние. Теперь, именно теперь, нам надо показать, что нас не чуждаются прежние капитальные сотрудники, а если Вы будете участвовать в журнале, то публика поймет наконец, что журнал на очень хорошей дороге. И потому не стану от Вас скрывать, сколько будет значить для нас Ваше участие. Напишите мне, Иван Сергеевич, очень Вас прошу об этом, можете ли Вы нам обещать первую Вашу повесть или роман?{708} Подписчиков у нас довольно. По беспристрастию, по честности литературной (то есть не кривим душой) и по критическому отделу наш журнал будет стоять первым. «Современник» страшно падает, а «Русский вестник» обратился в сборник. Не хвалюсь, впрочем. Одним словом, что будет, то будет, а мы постараемся.

Мы немного запоздали. Смерть брата остановила на два месяца издание, и хоть и все опоздали, но мы больше всех. Но догоним. Я перенес дело в другую типографию, и работаем усиленно. Хочется январскую книгу 65-го года издать раньше всех.{709} До сих пор я не мог ни одной строки написать сам. Работаю день и ночь и уже имел два припадка падучей. Все дела на мне, а главное — издательская часть; у семейства я теперь один. Но, слава Богу, кой-что уже устроено, и я не теряю надежды.

Повторю Вам еще: Ваше участие для нас слишком много значит. Если нас поддержите — не раскаетесь. Конечно, всякий свое хвалит; но ведь это лучше, чем если б я смотрел на свое теперешнее занятие скептически. Как бы я желал, чтоб Вы получали наш журнал.{710}

Островский только что прислал теплое письмо. Обещает непременно в течение года две комедии (а у меня есть статья в этом номере об Островском, хоть и хвалебная, но слишком уж, может быть, беспристрастная.{711} Он ее и не видал еще. Но не хочу и думать, чтоб она произвела на него какое-нибудь враждебное журналу влияние).

До свидания. Крепко жму Вашу руку и пребываю Ваш весь

Ф. Достоевский.

89. А. В. Корвин-круковской

14 декабря 1864. Петербург

Милостивая государыня Анна Сергеевна,

Я Вам пишу: Анна Сергеевна, а наверно не знаю. И потому будьте так добры, уведомьте меня, правильно ли пишу или нет?

Посылаю Вам 181 руб. (сто восемьдесят один рубль) за Вашу повесть «Послушник», которая напечата<на> в «Эпохе», в 9-м (сентябрьском) №, под названием «Михаил». Название «Послушник» было не то чтоб запрещено, а забраковано духовной цензурой. Эту повесть дух<овная> ценз<ура> первоначально запрещала, и потому я должен был согласиться на многие вымарки и исправления. Некоторые из этих исправлений и по моему личному убеждению — были нужны.

(Н<а>п<ример>, все чувства Михаила по поводу монастыря и монахов по возвращении из Москвы и перед отъездом в Москву были вымараны, а по-моему, и хорошо, потому что упоминать о них лишнее. Кто не поймет их и без разжевывания? От этого сокращения повесть становится короче, сжатее и нисколько не темнее. Всё ясно. При этом прибавлю, что величайшее умение писателя — это уметь вычеркивать. Кто умеет и кто в силах свое вычеркивать, тот далеко пойдет. Все великие писатели писали чрезвычайно сжато. А главное — не повторять уже сказанного или и без того всем понятного. Простите за это отступление.) Может быть, я слишком наивен, высовываясь Вам давать советы. (Мне бы и первое письмо Ваше, где Вы просили советов, не следовало бы принимать буквально, не так ли?){712}

Повесть Ваша («Михаил») всем близким к редакции людям и постоянным нашим сотрудникам — очень понравилась. Один из них (Страхов, он же пишет «Заметки летописца»), мнению которого я более всех доверяю, — находит у Вас большое прирожденное мастерство и разнообразие. (Разнообразие, как, наприм<ер>, сюжет «Сна» и «Монашеская жизнь».) Вообще «Михаил» многим нравится. «Сон» же не всем. Мое мнение Вы знаете.

Вам не только можно, но и должно смотреть на свои способности серьезно. Вы — поэт.