Хождение к Студеному морю - Камиль Фарухшинович Зиганшин

Иван прокомментировал случившееся одной фразой:

– Худой человек. Не повезло Никите с соседом.

Как известно, за грязные деяния рано или поздно приходится платить. Господь не забыл предъявить счет и Осипу. Осенью после инсульта у него отнялись ноги.

Чукотский хребет

Зима как началась с метелей, так и мела, с редкими перерывами, почти до Рождества Христова. О том, чтобы отправиться в путь, не могло быть и речи.

Что интересно, мело только днем. К ночи ветер стихал, чтобы с утра задуть вновь, поднимая метровую поземку. Тяжелей всего приходилось оленям – в метель копытить ягель сложно: расчищенную лунку сразу заметает.

Полярная ночь подходила к концу. Небо все реже озарялось холодными сполохами северного сияния. Горизонт с каждым днем обозначался все четче, а полуденные сумерки длились все дольше и дольше.

7 января восточный край небосвода заалел ярче обычного. Солнце медленно выползло из-за горизонта, и по тундре заскользили первые в этом году его лучики. Воздух, наполненный мельчайшими кристалликами изморози, порозовел. Корнея в очередной раз изумило, то, насколько приветистей делается мир даже при таком скупом солнечном свете.

Так совпало, что, как только закончилась полярная ночь, метели прекратились. Хотя Корней давно был готов ехать, отправился в путь лишь в середине февраля, когда день заметно прибавился. Торопиться не было смысла – ему надо было быть на Чукотке не раньше июня.

Снег на равнине прибило до того плотно, что ходить по нему можно было не проваливаясь. Преодолевая на упряжке по сорок-сорок пять километров, он через неделю уперся в северную оконечность Чукотского хребта. Угрюмые черные скалы резко контрастировали с ослепительной белизной заснеженных террас.

Теперь предстояло самое трудное – перевалить хребет. Дальше до самого Чукотского Носа горы к побережью не подступают.

Хребты, как известно, проще всего переваливать по долинам речушек. Судя по карте, для подъема на водораздел лучше всего подходила речка Ичувеем, а для спуска – безымянная речушка, впадающая в залив Нольде.

Вопреки ожиданиям, больше всего сил отнял не сам подъем на перевал, а глубокий рыхлый снег в теснине Ичувеем. Собаки вязли в нем по самое брюхо. По мере подъема мороз крепчал. Кристаллики льда, образующиеся при выдохе, шуршали так, словно ветер нес сухую поземку. Изредка доносились «выстрелы» лопающихся от стужи камней.

Чтобы согреться, Корней то и дело останавливал упряжку и принимался скакать на здоровой ноге, одновременно энергично колотя руками по бедрам. С покрытых куржаком собак в это время валил пар.

Упряжка несколько раз пересекала хорошо набитые тропы горных баранов. Однажды Корней успел даже заметить их вдалеке.

Ночью его разбудил утробный гул и подрагивание земли. Утром, выйдя из палатки, увидел, что склон соседнего отрога оголился, а на дне ущелья лежала бугристая гора снега – сошла лавина.

Выход на саму перевальную седловину оказался очень крутым. Собаки, высунув языки, дышали так, что мохнатые бока ходили ходуном, буквально пластались на оледеневшем фирне. Иногда они поворачивали головы и взглядом молили об отдыхе, но Корней, подталкивая сани плечом, требовал преодолеть последние метры – если остановишься, все покатятся назад. Цепляясь когтями за оледеневший снег, псы все же выползли на водораздел. Зато спуск не потребовал усилий. Наоборот, даже пришлось притормаживать остолом, чтобы не наехать на лаек.

На побережье, исчирканное аккуратными стежками песцов, съехали при свете полыхающего заката. За недолгое время между сумерками и ночью, когда жизнь на время как бы замирает, сноровистый Корней успел поставить палатку и выдать собакам двойную порцию мяса. Каждую порцию бросал отдельно. Некоторые ловили твердые, как камень, куски прямо на лету.

Ветер стих, и воздух стал необыкновенно отзывчив на любой, даже слабый звук. Когда совсем стемнело, выкатилась и забалансировала на скалистом гребне, словно белый валун, луна. Небесный свод мерцал бесстрастным блеском звезд и размахивал разноцветными, в основном зелеными, лентами северного сияния, оживлявшими застывшую тундру.

Пять суток не тревожили взморье ни ветер, ни снегопады. Все эти дни продолжал стоять такой зверский мороз, что собаки при остановках поджимали то одну, то другую лапу к брюху. Время от времени по их телам пробегала дрожь. Матовое, в дымке, солнце, словно спасаясь от леденящей стужи, торопилось спрятаться за горы, приглашая на смену не боящееся морозов ночное «солнце».

Из-за небывалого мороза куропатки сутками отсиживались под снегом. Как-то собаки почти наехали на них[94]. Снег вспучился взрывами снега прямо перед их носом. Лайки от неожиданности шарахнулись в разные стороны, чуть не перевернув нарты. Лишь Борой попытался ухватить пастью ближнюю куропатку за хвост, но та оказалась проворней.

Скитник гнал упряжку строго на восток. Слева простиралась заснеженная гладь Чукотского моря, покрытая местами неровными грядами торосов. Справа, на некотором удалении, тянулись безлесые хребты.

Дни, похожие один на другой, пролетали незаметно. Позади сотни километров. Солнце уже светит почти двенадцать часов, но весны не чувствуется. Закрывавшая небо сплошная облачность делала одинаково серыми и небо, и снег, и льды. Не видно ни линии горизонта, ни границы между морем и сушей. Из-за отсутствия теней все сливалось в одноцветное полотно.

Но вот упряжку начали догонять, загибая пушистые хвосты лаек, порывы ветра. Вершины гор красиво закурились вихлястыми шлейфами. Сила ветра с каждым часом нарастала, и вскоре снег несся широкой лавиной, захватывая все видимое пространство. Чтобы переждать