Самодержавие и либерализм: эпоха Николая I и Луи-Филиппа Орлеанского - Наталия Таньшина

Балабин создал прекрасный поэтический портрет Ламартина-романтика. «Для политического мира Ламартин – это музыкант, звуками своей лиры, ее мелодичными аккордами удивляющий публику […] Его личное благородство, его красноречие, его искренность, добросовестность – все это обеспечивает ему достойное, даже выдающееся место среди прославленных ораторов французской трибуны…»[931] Гизо был не менее известным оратором, однако сравнение Балабиным двух политиков явно не в пользу последнего: «Чтобы оценить по достоинству ораторские способности Ламартина, послушайте Гизо, поднимающегося вслед за ним на трибуну»[932].

Из «Дневника» Балабина мы узнаем и о других не менее важных и увлекательных сферах парижской жизни: музыке, театре, литературе, включая полемику вокруг книги маркиза де Кюстина, даже о солнечном затмении, случившемся 9 июля 1842 г.!

Последнее письмо Виктора Валабина из Парижа датируется 13 июля 1847 г. В 1852 г. он был отправлен в Константинополь, откуда в следующем году вернулся во Францию в качестве советника посольства, оставаясь на этом посту до начала Крымской войны. После разрыва дипломатических отношений между Россией и Францией Балабин вернулся в Петербург, но уже через несколько месяцев был направлен в Вену. Там занимал пост советника посольства, потом был поверенным в делах, а в 1860 г. стал чрезвычайным посланником и полномочным министром. Балабин надеялся, что получит титул посла, но в 1864 г. в возрасте 52 лет он скоропостижно скончался…[933]

Если русские аристократы поражали французов своим богатством и роскошью, то оказывавшиеся во Франции разночинцы представляли собой совсем иную социальную категорию. И Францию они воспринимали иначе, и к ним, как им казалось, относились по-другому. Весьма интересные наблюдения о своем пребывании в Париже (но не о самом Париже) оставила писательница и мемуаристка Авдотья Яковлевна Панаева. Муж Панаевой, по ее словам, «…мечтал давно о путешествии за границу, тем более что его приятели, бывшие в Париже, описывали парижскую жизнь, как магометов рай». «В то время все русские помещики, когда им нужны были деньги, закладывали в Опекунский совет своих мужиков; то же сделал и Панаев для своей поездки за границу. Программу путешествия он составил обширную: ему хотелось побывать во всех замечательных городах Франции, Италии, Германии и Англии»[934].

Супруги отправились в поездку в сентябре 1844 г. Сначала посетили Берлин, потом Дрезден и Брюссель, откуда направились в Париж. Там была целая компания их друзей: В.П. Боткин, Н.П. Огарев, М. Бакунин.

Василий Петрович Боткин был гидом Панаевых по Парижу. Друг Герцена, Анненкова и всей группы Московского университета, он вовсе не был «аристократом», а происходил из семьи известного московского торговца чаем.

Еще в начале 1843 г. Боткин сообщил о намечаемой женитьбе с юной француженкой Арманс Руйяр, которая, по словам Анненкова, приехала в поисках удачи в Россию, не особенно думая о законном браке. Друзья Боткина попытались отговорить его от этой затеи, но он настоял, и в Казанском соборе Санкт-Петербурга состоялось венчание. Увы! Спустя несколько месяцев Боткин и слышать не хотел об Арманс. Он оставил Россию, а супругу предоставил своей собственной судьбе.

Боткин, как знаток местных нравов, повел всю компанию обедать в недорогой ресторан, наставляя, как надо заказывать обед, чтобы он обошелся дешевле[935]. В этой среде уже не все русские знали французский язык. Как вспоминала Авдотья Яковлевна, с ними были два помещика, еще в России заучивавшие дежурные фразы, дабы общаться с прислугой.

По словам Панаевой, Боткин «был мучеником в это время, ему всюду мерещились шпионы, которые будто бы следят за русскими в Париже, и в каждом посетителе, одиноко обедающем за столом, он видел шпиона и страшно сердился на спорящих» – в этом дешевом ресторане, являвшимся сборным пунктом русских путешественников, часто происходили дискуссии[936].

Василий Петрович, как писала Панаева, «до смешного претендовал казаться парижанином, он удивил меня, спрятав в карман два куска сахару, который остался у него от поданного ему кофе. Я спросила, для чего он это делает, и получила в ответ, что настоящие парижане всегда так делают, одни русские стыдятся экономии. Я проверяла его слова, но не заметила парижан, прячущих кусочки сахара в карманы»[937]. Между тем так оно и было на самом деле: согласно неписанному правилу, клиент имел право унести кусочки сахара с собой[938].

Кроме того, как писала Панаева, Боткин сердился на нее за то, что она говорила по-русски на улице и в ресторанах, «доказывая, что этого нельзя делать, потому что русских считают дикими, татарами, и везде берут с них дороже, чем с других иностранцев»[939]. Правда, по словам Авдотьи Яковлевны, эти аргументы ее не пугали, и она продолжала говорить по-русски. Что касается не говоривших по-французски помещиков, то они для практики французского языка «свели знакомство с гризетками и восторгались как их веселостью, так и своими успехами во французском языке»[940].

Вскоре Панаевой надоело ходить в ресторан, тем более что иногда она оставалась без обеда до восьми часов вечера, поскольку Панаев с Боткиным пропадали целыми днями и запаздывали зайти за ней. Тогда она договорилась с квартирной хозяйкой, чтобы та готовила обед, но тогда гости стали являться на обед к ней, а не в ресторан. «В.П. Боткин восхищался моей мыслью иметь домашний стол в Париже. Он являлся к обеду с хреном для вареной говядины, потому что хрен продавался только в аптеке. Он потирал от удовольствия руки, если, придя к обеду, узнавал, что будут свежие щи или уха, которые я научила готовить квартирную хозяйку»[941].

Однако заграничное путешествие закончилось весьма быстро: Панаев обнаружил, что деньги быстро закончились, о посещении Швейцарии и Италии не было и речи, надо было возвращаться в Россию. В мае 1845 г. Панаевы были уже в Петербурге[942]. Характерно, что собственно Парижу, впечатлениям об этом городе, писательница Авдотья Яковлевна в своих «Воспоминаниях» не посвятила ни строчки.