Бетховен - Лариса Кириллина

Гёте оставил это письмо без ответа. 72-летний поэт был тогда болен и пребывал в тяжёлой депрессии. Тем не менее никакой обиды Бетховен не затаил. Он продолжал интересоваться его творчеством до конца своих дней. Будучи смертельно больным, он заботливо справлялся о здоровье Гёте.

«Фауста» Бетховен так и не написал. Единственным фрагментом трагедии Гёте, положенным им на музыку, осталась так называемая «Песня Мефистофеля о блохе», изданная в 1809 году. Однако фаустианские образы мелькают как в письмах Бетховена, так и в его поздних сочинениях. Последним же маленьким шедевром, связанным с поэзией Гёте, стал шестиголосный канон, написанный Бетховеном в 1823 году на слова из стихотворения «Божественное» («Das Goettliche»):

«6 июля утром.

Мой ангел, моё всё, моё я. Лишь несколько слов сегодня, и именно карандашом (твоим). Только до завтра точно установлено место моего проживания; как бессмысленно теряется время на такие дела! — К чему эта глубокая печаль, когда говорит необходимость? Разве может существовать наша любовь без принесения ей жертв, не требуя отдачи всего? Разве можешь изменить ты то, что ты не всецело моя, я не всецело твой? О Боже, взгляни на чудесную природу и успокой свою душу тем, чему должно быть. Любовь требует всего, и с полным правом, а это означает: мне быть с тобой, тебе — со мной. Только ты так легко забываешь, что я должен жить для себя и для тебя; будь мы полностью соединены, ты бы этим мучилась не более, чем я. — Моё путешествие было ужасным, и я сюда прибыл только вчера утром в четыре часа. Из-за нехватки лошадей почта избрала другой маршрут; но какая ужасная дорога; на предпоследней станции меня предостерегали от ночной поездки, пытались запугать переездом через лес, но это меня лишь подзадорило, и я допустил ошибку — на такой ужасной дороге карета не могла не сломаться: непроезжая и изрытая просёлочная дорога. Когда бы не такая пара почтальонов, я бы застрял посредине пути. — Эстергази постигла такая же участь, хотя он ехал по другой, обычной дороге, причём в карете, запряжённой восьмёркой, а не четвёркой лошадей, как у меня. — Впрочем, отчасти я и тут получил удовольствие, как всегда, когда мне удаётся счастливо что-нибудь преодолеть. — Теперь быстро от внешнего к внутреннему. Мы, наверное, вскоре увидимся, сегодня я не могу ещё поделиться с тобой соображениями насчёт своей жизни, пришедшими мне на ум этими днями. Будь наши сердца неразлучно соединёнными, у меня, конечно, подобные мысли не возникали бы. В груди моей скопилось многое, что надо тебе сказать, — ах, бывают минуты, когда я убеждаюсь, что слова — совершенное ничто. Будь бодрой — оставайся моим верным единственным сокровищем, моим всем, как я твоим; остальное, что должно с нами статься и чему надлежит произойти, да ниспошлют боги.

Твой верный Людвиг.

В понедельник вечером 6 июля.

Ты страдаешь, моё самое драгоценное существо. Только что я узнал, что письма необходимо сдавать рано утром. Понедельник — четверг — вот единственные дни, когда почта идёт отсюда в К… — Ты страдаешь. — Ах, где бы я ни был, ты со мной. С собою и с тобой я беседую, представляю себе возможность своей жизни с тобой; какая жизнь!!!! О!!!! Без тебя — повсюду меня преследует благорасположение людей, которого, мне думается, я столько же мало стремлюсь заслужить, сколько мало и заслуживаю. Унижение человека перед человеком больно меня ранит. И когда я себя рассматриваю во взаимосвязи со вселенной, то что же представляю собой я и что — тот, кто наречён Величайшим? И всё же в этом снова проявляется божественная сущность человека. — При мысли, что первое известие от меня ты получишь, пожалуй, только в субботу, я плачу. — Как бы ты ни любила меня, я люблю тебя всё-таки сильнее. — Но никогда от меня не таись — спокойной ночи. Как принимающему ванны, мне пора спать. Ах, Боже, — так близко! так далеко! не является ли наша любовь истинно небесным строением, столь же прочным, однако, как и небесная твердь.

Доброго утра 7 июля.

Ещё лежа в постели, я стремился мыслями к тебе, моя бессмертная возлюбленная, — то радостными, то снова грустными, — ожидая ответа судьбы, внемлет ли она нам. Жить я могу, либо находясь вместе с тобой всецело, либо никак. Да, я решил скитаться вдали до тех пор, пока не смогу прилететь в твои объятия и, найдя у тебя безраздельно родной очаг, послать свою душу, обвитую тобою, в царство духов. — Да, к сожалению, так должно быть. — Ты совладаешь с собой, тем более что ты знаешь мою верность тебе; никогда ни одна другая не сможет завладеть моим сердцем, никогда — никогда! О Боже, почему надо отдаляться от того, что так любимо; и всё же моя жизнь в В[ене], какова она теперь, — это жалкая жизнь. — Твоя любовь меня сделала одновременно счастливейшим и несчастнейшим. В мои годы я уже нуждаюсь в известной размеренности, ровности жизни, а возможно ли это при наших отношениях? — Ангел, сейчас я узнал, что почта уходит ежедневно, и для того чтобы ты скоро получила письмо, я должен заканчивать. Будь покойна — только путём спокойного рассмотрения нашего бытия можем мы достигнуть нашей цели, совместной жизни. — Будь покойна, — люби меня. Сегодня — вчера — какая тоска и слёзы по тебе — тебе — тебе — моя жизнь — моё всё, — прощай — о, продолжай меня любить — никогда не суди ложно о верном сердце твоего возлюбленного.

Навеки твой Навеки мой

Навеки нам».

Письмо к Бессмертной возлюбленной. Первая страница автографа

Это письмо было обнаружено после смерти Бетховена в потайном ящике его платяного шкафа вместе с автографом «Гейлигенштадтского завещания» 1802 года и двумя миниатюрными женскими портретами (оба ныне хранятся в боннском Доме Бетховена). Один из этих портретов был идентифицирован сыном графини Галленберг (Джульетты Гвиччарди) как изображение его матери в юности. Кто изображён на втором портрете, до сих пор неизвестно. Возможно, эта незнакомка и есть загадочная Бессмертная возлюбленная, имя которой в письме нигде не названо?.. Или письмо не имело к портрету никакого отношения?..

Антон Шиндлер был уверен в том, что Бессмертной возлюбленной являлась Джульетта Гвиччарди. Ведь у него имелось записанное в разговорной тетради признание самого Бетховена в том, что графиня когда-то любила его гораздо сильнее, чем своего супруга. Посвящение Джульетте «Лунной сонаты» придавало этой истории романтический ореол. Но тогда письмо, в котором 6 июля было обозначено как понедельник, следовало датировать 1801 годом. А это несколько расходится с его содержанием. Оба влюблённых, чьи образы встают со страниц письма, были явно старше, чем девятнадцатилетняя кокетливая Джульетта и тридцатилетний Бетховен, который вряд ли тогда помышлял о «размеренной жизни». В XX веке версия с Джульеттой Гвиччарди была не только оспорена, но и опровергнута.

Прежде всего, был установлен год написания письма.