Флоренский. Нельзя жить без Бога! - Михаил Александрович Кильдяшов

их язык, быт, верования, запланировал составить словарь и грамматику орочонского языка, записать фольклор племени. Это знакомство вдохновило отца Павла на создание поэмы «Оро».

Спустя много лет после своих символистских опытов он вновь берётся за поэтическое перо, чтобы поведать историю орочонского мальчика по имени Оро — долгожданного единственного сына престарелых родителей, которому шаман напророчил стать воскресителем когда-то могучего племени.

Однажды Оро встречает в лесу обессилевшего человека и приводит его в свой дом. Незнакомец оказывается советским учёным, инженером, у него грузинские корни. Он пришёл не расхищать тайгу, он не охотник за золотом, как многие пришельцы. Он охотник за льдами. Он рассказывает Оро об опытной станции, где изучают мерзлоту. Мальчик загорается познанием, готов идти за таинственным гостем, но родители не пускают его, помня о предназначении сына. Однако видя его томление и неутолимую жажду знаний, отец в итоге сам отвозит его на станцию.

Поэма, которую Флоренский писал с 1934 по 1937 год и пересылал фрагментами в письмах семье, осталась незавершённой. Но эта незавершённость промыслительна, в ней незавершимость самой жизни, как в «Братьях Карамазовых» Достоевского, «Реквиеме» Моцарта, «Руси уходящей» Корина. Сохранился сюжет поэмы, до конца изложенный автором в прозе. По замыслу, в финале Оро должен был стать большим учёным, и именно этим возвеличить свой род, своё племя.

Ритмический строй поэмы, совпадающий с лермонтовским «Мцыри», сюжет, где юная жизнь столкнулась с иным бытием, отсылает к русскому романтизму. Его традиции Флоренский продолжает, являя два мира — природы и культуры, но они не противопоставлены друг другу, не уничтожают друг друга, а напротив, взаимодополняют. Здесь вновь стремление Флоренского к преодолению водоразделов. И единство, цельность мироздания — в символической многогранности мерзлоты.

Это «тройной символ — природы, народа и личности» — расшифровывает сам автор. Но чем внимательнее вчитываешься в «Оро», тем больше символов находишь. Они открываются, как звёзды в ясном дальневосточном небе. Поэму не уложить в размеренный филологический разговор. Каждый символ — повод для отдельного размышления.

Мерзлота — завеса тайны, но её надо не раздрать, а сохранить, сберечь, как таинства и обряды, в земном для постижения небесного. Подобно тому, как икона является зримым свидетельством о незримом, мерзлота оказывается тусклым стеклом, сквозь которое едва виднеется нечто ещё недоступное человеческому знанию и опыту.

Мерзлота — это небесный купол, сокрытый в земных недрах. Отец Павел словно вспомнил о последней главе «Мнимостей в геометрии» — Оро совершил дантовский путь, прошёл через вечную мерзлоту от земли к небу, преодолел пространство и время:

И выбился из детских сил.

Хрустальный купол проступил,

Заголубев, как небосвод.

Но свод небес — не тот же ль лёд?

Сверкает бездной пузырьков,

Замкнутых в ледяной покров.

Пустоты ль в бирюзовой мгле

Сокрыты в горном хрустале?

Оро пробить старался свод.

Удар кайла другой зовёт.

Мерзлота — покров, что сберегает золото от «скупых рыцарей», от конкистадоров цивилизации. Золото для орочонов — не богатство, могущество и власть, а пламень жизни, душа рода, память земли. И если не сберечь этот огонь, тьма неминуема:

Могучий край, пустынный край,

Свои сокровища скрывай

От алчных западных волков,

От хищных касс и сундуков.

Златые россыпи таи

Под ржавым мусором хвои.

В молчаньи тихом берегись

Двуногих и лукавых лис,

Своим безмолвьем мерно стой.

Огонь, огонь — под мерзлотой!

Но вспыхнут недра древних гор,

Лишь осквернит их жадный взор.

Лишь способный увидеть в блеске золота солнечное сияние достоин коснуться манящего металла.

Мерзлота — хранительница жизни, возникшей ещё тогда, когда не было ни времени, ни смерти. И потревожить эту жизнь доступно только тому, кто не несёт миру гибель. Червь, пробудившийся под толщей мерзлоты, поведает благому уму её тайны, «и скажет, как построен лёд», и откроет, что мерзлота — это вечность.

Флоренский назовёт мерзлоту «эллинством» — мироощущением, в котором живёт «трагический оптимизм»: «Жизнь вовсе не сплошной праздник и развлечение, в жизни много уродливого, злого, печального и грязного. Но, зная всё это, надо иметь пред внутренним взором гармонию и стараться осуществить её». Последние годы жизни отца Павла стали таким «трагическим оптимизмом», жизнью под покровом мерзлоты, когда под лагерным бушлатом только особо прозорливый мог разглядеть рясу священника.

Мерзлота — собирающая линза, в которой сошлись лучи прожитых Флоренским лет, сделанных им дел, всего унаследованного им от отца и дедов. Здесь, на Дальнем Востоке, как отец, трудился он над прокладыванием железной дороги. Здесь, как в костромских сёлах, собирал частушки. Здесь, как в юности, писал стихи. Здесь, как в разные годы, продолжил преподавать. Здесь, как в детстве, увидел невыразимо высокое небо и в нём такой же явственный, по-отечески заботливый взор.

Для автора поэма — и автобиография, и генография: откровение не только о себе, но и о роде, «летопись рода», продолжение семейной археологии, поиск родового предназначения: «Жизнь рода, смысл, порыв и честь — В великой цели, — чтоб процвесть». Флоренский посвятил поэму младшему сыну Мику как напутствие на всю жизнь, передал её сыну как прозрение его пути — пути пытливого учёного и чуткого, благоговейного исследователя природы. Оро — это Мик. Но в каждом персонаже: и в инженере, и в Оро, и в его отце — все сыновья Флоренского, в них отец Флоренского, в них сам Флоренский.

Мерзлоте стала подобна жизни, на которую обрекли семью отца Павла после его ареста: в любой момент действительность могла зашевелиться под фундаментом прежде уютного, стойкого дома. Как никогда Флоренский молился о его сохранении, об укреплении почвы под ним.

Как никогда хотел увидеть отец Павел семью. Общими с дорогой Аннулей усилиями добился разрешения на её приезд с детьми в Сковородино. 1 июля 1934 года, проделав долгий и трудный путь, Анна Михайловна с Ольгой, Миком и Марией-Тинатин приехала в край вечной мерзлоты. Поспели к именинам папочки. Тот заранее договорился о съёмной комнате в доме неподалёку от мерзлотной станции.

С трепетом встречал долгожданное семейство. Увидев отца, дети сразу забыли об утомительном пути, наперебой стали рассказывать, кто чем занимался, что нового узнал, какие события за это время произошли в Посаде. Пришли на съёмное жилье. Дом, как из русской сказки: на возвышенности, посреди леса, невдалеке от речки.

Помогал жене умыться с дороги. Лил из ковша тонкую серебряную струю на её ладони. Она смывала тревогу и усталость, морщины и годы. Впервые за последние месяцы с охотой посмотрела в зеркало. Впервые за