Украинско-российские взаимоотношения в 1917–1924 гг. Обрушение старого и обретение нового. Том 2 - Валерий Федорович Солдатенко

вопросу на VII (Апрельской) Всероссийской конференции РСДРП(б). Докладчик И. В. Сталин заявил: «…Наша точка зрения на национальный вопрос сводится к следующим положениям: а) признание за народами права на отделение; б) для народов, остающихся в пределах данного государства – областная автономия; в) для национальных меньшинств – особые законы, гарантирующие им свободное развитие; г) для пролетариев всех национальностей данного государства – единый нераздельный пролетарский коллектив, единая партия»[851]. А «контрдокладчик» Г. Л. Пятаков, заявляя о том, что «мы стоим за украинскую автономию», подчеркивал: «Программного пункта по данному вопросу у нас нет»[852].

В марте 1919 г. на VIII съезде РКП(б) была принята новая (вторая) Программа партии, в которой упомянутый тезис областной (территориальной автономии) также отсутствует. А все положения документа сводятся к четырем требованиям – пунктам:

«1) Во главу угла ставится политика сближения пролетариев и полупролетариев разных национальностей для совместной революционной борьбы за свержение помещиков и буржуазии.

2) В целях преодоления недоверия со стороны трудящихся масс угнетенных стран к пролетариату государств, угнетавших эти страны, необходимо уничтожение всех и всяких привилегий какой бы то ни было национальной группы, полное равноправие наций, признание за колониями и неравноправными нациями права за государственное отделение.

3) В тех же целях, как одну из переходных форм на пути к полному единству, партия выставляет федеративное объединение государств, организованных по советскому типу.

4) В вопросе о том, кто является носителем воли нации к отделению, РКП стоит на исторически-классовой точке зрения, считаясь с тем, на какой ступени ее исторического развития стоит данная нация: на пути от средневековья к буржуазной демократии или от буржуазной демократии к советской или пролетарской демократии и т. п.»[853].

При этом создатели партийной программы были твердо убеждены в том, что «со стороны пролетариата тех наций, которые являлись нациями угнетающими, необходима особая осторожность и особое внимание к пережиткам национальных чувств у трудящихся масс наций угнетенных или неполноправных. Только при такой политике возможно создание условий для действительно прочного, добровольного единства национально разнородных элементов международного пролетариата, как то показал опыт объединения ряда национальных Советских республик вокруг Советской России»[854].

Если внимательно вчитаться в смысл новых положений программы, воплотивших в себе и сущностные подвижки, связанные с оценкой общественного развития в годы революции и Гражданской войны, с поисками решения статуса крымской автономии, то можно прийти к очевидному выводу: создание Крымской АССР шло в русле реализации стратегической цели: федеративного объединения государств, организованных по советскому типу (подчеркнуто мною – В. С.). То есть определяющий акцент смещался (насколько это было оправданно и реалистично – вопрос другой) в сторону интернационального сплочения трудящихся и федерирования административно-государственных единиц, созданных по советскому типу. Одновременно необходимо было проявить особую осторожность и особое внимание «к пережиткам национальных чувств», что в конкретном случае с Крымом проецировалось в первую голову, на татарско-мусульманский фактор.

Иными словами, в создании Крымской АССР реализовались программные установки РКП(б), но не совсем тот принцип, который считают определяющим авторы истории Крымской парторганизации.

Авторский коллектив тома «Крымская область» в проекте «История городов и сел Украины» поступил осторожнее, уйдя от теоретических трактовок принятых решений, лаконично констатировав, что в феномене Крымской АССР 1921 г. был реализован принцип территориальной автономии[855].

В затронутом контексте, на первый взгляд, несколько неожиданным, но в принципе весьма любопытным представляется подход к оценке процесса создания Крымской автономии коллектива авторов исследования «Крим в етнополітичному вимірі». Автор соответствующего раздела – А. Галенко – попытался объяснить избранный и осуществленный политиками 1921 г. вариант через призму такого непростого явления, сочетавшего в себе («переплавившего») сложнейшую сумму объективных и субъективных факторов, как национал-коммунизм[856].

Правда, логика приведенных рассуждений не всегда убедительна. В одних случаях автор готов квалифицировать проявлениями национал-коммунистических настроений и тенденций общую склонность большевиков к тактической гибкости в годы Гражданской войны, позволившую им получить в роли союзников «националистов и даже религиозных деятелей различного толка»[857]. В других случаях речь идет уже о «компромиссах» тех же большевиков с идейно и организационно определившимися национал-коммунистами – в конкретном случае с исламскими национал-коммунистическими течениями[858]. А еще в «общий зачет» попадают и те крымские татары, которые вступали в ряды Коммунистической партии как интернационалистской по идеологии, природе, составу силы. В мае 1921 г. таких было уже 192 человека, а руководство ими осуществляло Крымоблтатбюро[859].

Общую же картину поиска подходящего решения А. Галенко неожиданно сводит к тому, что «апрель – октябрь 1921 г. были временем соревнования татарских национал-коммунистов с большевиками за основные принципы создания Крымской автономии»[860].

В результате остается не вполне ясным, где завершались пределы компромисса, равно как, собственно и соревнования – кого с кем – конкретно.

Не отрицая определенного рационального смысла в ракурсе подхода к объяснению весьма непростого, многоаспектного опыта, все же представляется, что национал-коммунистический фактор не только не играл определяющей роли в поиске модели статуса Крымской автономии. Он был несомненно менее значим по сравнению с другими проанализированными выше слагаемыми выкристаллизованного решения.

Наверное, нельзя абстрагироваться, например, от рефлексий официальной Москвы, особенно И. В. Сталина, учитывая его государственный и партийный посты, на поведение лидеров крымско-татарской общности в годы революции и Гражданской войны. Как известно, последние конъюнктурно метались между ориентациями на Турцию, Германию, Польшу (в 1920 г. даже пытались «выбить» у Лиги наций мандат на управление Крымом, как территорией с неразвитым, требующим унизительного колониального надзора над населением для Речи Посполитой[861]). В основе таких беспринципных метаморфоз лежали стремления во что бы то ни стало, любым, пусть самым предосудительным способом оторвать Крым от России, тем более – от Советской России. Учитывая уровень традиционного влияния в среде татарского населения национально-религиозной элиты (в то, что она в эмиграции не изменит своего отношения к советской власти, сомнений практически не возникало), небеспочвенными оставались опасения относительно возможных сепаратистских проявлений именно со стороны крымских татар, составлявших хотя и не большинство, но все же немалый удельный вес жителей полуострова – как отмечалось – около четверти.

Наверняка было бы непростительным заблуждением доказывать, что найденный и претворенный в жизнь статус многонационального Крыма в советской системе был идеален, абсолютно безупречен (если вообще подобные изобретенные модели с неизбежным субъективным компонентом могут иметь место в архисложных областях общественного сознания и жизни). Но вряд ли стоит оспаривать и то, что рассматриваемые документы во многих существенных моментах были рассчитаны на упреждение нежелательных проявлений, массовых эксцессов.

Вряд ли для кого бы то ни было могло быть секретом, что советские лидеры, партийное руководство РСФСР могли недооценивать военно-стратегическую роль Крыма в