Василий Шульгин. Судьба русского националиста - Святослав Рыбас

Вернувшись из Пскова, Шульгин и Гучков узнали, что создано Временное правительство, то есть власть пока будет удержана. Гучков стал военным и морским министром. Шульгин же предпочел, как не без злорадства заметил Милюков, остаться «журналистом в трудную для родины минуту».

На самом деле он хотел стать «министром пропаганды» и попросил в свое распоряжение Петроградское телеграфное агентство (ПТА). Это была серьезная правительственная организация, ее можно и вправду назвать министерством. Шульгин знал возможности ПТА, сотрудничая с ним как редактор «Киевлянина».

Но первый же шаг «министра» оказался неугодным его коллегам. Он написал статью и разослал ее через агентство по тремстам газетам, во многих она и была напечатана.

Через много лет он пересказал ее так: «Цари ушли… Они простояли на своей царской вахте триста лет. И, наконец, устали. Устали и ушли, сдав свой пост другим. Они передали этот пост нам, т. е. Временному правительству. Что же будет теперь? Поблагодарив царей за их трехсотлетнюю службу России, мы взвалили на свои плечи государственное бремя. Мы будем продолжать их работу, внеся в нее изменения, соответственные нынешним событиям»[301].

Статья понравилась далеко не всем, в ней слышался голос «монархиста». И его «вежливо попросили вернуть ПТА».

Так Шульгин неожиданно стал частным лицом, продолжал писать в свою газету и встречаться со знакомыми и коллегами.

Положение осложнялось тем, что инфляция съедала депутатскую зарплату (а потом ее перестали выдавать), а редакция тянула с присылкой гонораров. Потом все же прислала.

Все чаще ему приходили грустные мысли, что в Петрограде ему делать больше нечего.

Временное правительство сразу же было признано Лондоном и Парижем. Его составили достойные авторитетные люди.

Премьер и министр внутренних дел — князь Г. Е. Львов (из Рюриковичей), тульский помещик (около 900 десятин земли), совместно с Львом Толстым участвовал в организации помощи голодающим, во время Русско-японской войны возглавил отряд добровольцев Красного Креста, член «Союза освобождения» и Союза земцев-конституционалистов, в 1914 году возглавил Всероссийский земский союз (помощи больным и раненым воинам), после объединения с Всероссийским союзом городов стал председателем объединенного Земгора. Был монархистом, православным верующим. Имел репутацию бескорыстного человека. Керенский писал, что в «…этом глубоко религиозном человеке было что-то славянофильское и толстовское». Львов, как саркастически заметил Солженицын, верил в «народ-богоносец».

Министр иностранных дел — председатель Конституционно-демократической партии П. Н. Милюков.

Министр юстиции — социалист, масон, товарищ председателя Исполкома Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов А. Ф. Керенский.

Министр путей сообщения — кадет, масон, товарищ председателя Государственной думы Н. В. Некрасов.

Министр торговли и промышленности — член Прогрессивной партии, масон, товарищ председателя Военно-промышленного комитета А. И. Коновалов.

Министр просвещения — кадет, председатель Экономического совета Союза городов, бывший ректор Московского университета А. А. Мануйлов.

Военный и временно морской министр — председатель Военно-промышленного комитета (масон?) А. И. Гучков.

Министр земледелия — кадет, врач А. И. Шингарёв.

Министр финансов — киевский сахарозаводчик, миллионер, масон М. И. Терещенко.

Обер-прокурор Святейшего синода — октябрист (потом член группы независимых националистов в Думе) В. Н. Львов.

Государственный контролер — октябрист, доктор медицины И. В. Годнев.

Ключевые фигуры в правительстве были прикрыты общероссийскими авторитетами (Львовым, Милюковым), которые вскоре поняли свою роль и вышли в отставку.

Похоже, что даже если бы Шульгин и пожелал стать министром, то неизвестно, на какое министерство он мог бы претендовать.

Пожалуй, ни на какое.

В середине марта о нем вспомнили и, как он пошутил, «чтобы позолотить пилюлю», пригласили на заседание правительства. Шульгин снова прошел по мягким коврам Мариинского дворца, присел в мягкое кресло в зале, где раньше проходили заседания Особого совещания по обороне, и снова лакеи подавали кофе с булочками. Он был голоден (вот так!), булочки ему понравились.

Доклад делал министр юстиции А. Ф. Керенский. Он предложил отменить смертную казнь, и ему не возражали, несмотря на то, что армия продолжала оставаться неподчиненной правительству, да и вообще никому.

Шульгин, впрочем, подумал не только об армии и спросил:

— Александр Федорович, предлагая отмену смертной казни, вы имеете в виду вообще всех? Вы понимаете, о чем я говорю?

Керенский ответил:

— Понимаю и отвечаю: да, всех.

Шульгин: «Я говорил о семействе Романовых, смутно предчувствуя их будущую гибель. После ответа А. Ф. Керенского я сказал:

— Больше вопросов не имею.

И смертную казнь отменили единогласно.

Забегая вперед, скажу: бедный Керенский. Он действительно не был кровожаден.

Прошло несколько месяцев, и в августовском Государственном совещании в Москве Александр Федорович трагически кричал:

— Я растопчу цветы моего сердца и спасу революцию и Россию.

Под цветами своего сердца Керенский разумел отмену смертной казни, но ему не удалось спасти ни революции, ни России»[302].

Смертная казнь была отменена 12 (25) марта 1917 года. По этому поводу Шульгин напечатал в «Киевлянине» передовую статью: «Легко и радостно теперь отменить смертную казнь. Легко еще потому, что нынешний министр юстиции А. Ф. Керенский, которого нам удалось близко рассмотреть в эти страдные дни, когда нежданно-негаданно поток взволнованных масс обрушился на Государственную Думу, в эти и страшные и великие дни — А. Ф. Керенский показал себя действительно благородным, культурным человеком. Он сумел воспользоваться прирожденной незлобивостью русского народа и, в особенности, русского солдата — и не позволил обагрить кровью Таврический дворец, когда привели Протопопова, Сухомлинова, Штюрмера и других»[303].

Вскоре Керенский посетил бывшего императора в Царском Селе, разговаривал с ним, ощутил его «трогательное одиночество и бесконечное обаяние». Он отметил ненависть царя к Гучкову.

Что касается сохранения жизни отрекшемуся императору, то энтузиазма Керенского хватило ненадолго. Как свидетельствует Милюков, «Керенский, узнав, что Совет посылает вооруженную стражу в Царское Село, сразу изменил свое благое намерение, спасовав перед Советом»[304].