Женщина-трансформер - Елена Нестерина

«Нива» лихо проскочила весь путь вслед за трактором, не села нигде ни разу. Умница. В деревню мы въехали пышно. Всё население рвалось сгружать наши доски и прочий скарб. Однако командующий не позволил – и трактористы вытаскивали из прицепа всё сами. Это делать они, собственно, и подрядились. Вот так. У Глеба не забалуешься. Но мужики, как ни странно, на это не обиделись – дружелюбно и по-свойски они пожимали на прощанье руку восемнадцатилетнему капитану Глебу.

Странно. За свою жизнь я привыкла разруливать все ситуации сама, лезла на первый план и руководила решением проблем. А здесь – помимо того, что я оказалась не в теме, так ещё и не у руля. Могла бы обидеться и принудительно возглавить операцию. Но тут работала на неинтенсивном подхвате – и ничего. Это, наверное, потому, что по ходу Глеб объяснял мне, что и зачем он делает. И мне казалось, что мы работаем в команде. Это, я думаю, опять гармония. Здорово и приятно! Глеб растаскивал по домам куроводов мешки, упаковки разной еды – а ведь правда, всё это надо, пешком-то бабки с дедом в магазин не находятся! Я тоже помогала, тоже что-то там таскала – так хотелось, чтобы Глебу было полегче.

Наши односельчане были рады. Наши – надо же, как быстро я стала считать их нашими. И мне это нравилось.

В конце разгрузки я уже точно не ходила за Глебом глупым несмышлёнышем. Уж вещи из нашего личного хозяйства я быстро нашла куда пристроить. Скоро дом заполнился весёлым барахлишком – и даже ноутбук мой с адаптером и принтером устроился на столе, как всегда тут и жил. Не дожидаясь Глеба, я вкрутила в кухне новую лампочку – свет был! Вкрутила в комнате, на дворе и на улице, под навесом крылечка – пусть она светит мне издалека, когда я стану улетать от дома.

Ужин нам устроили императорский! Бабки наготовили всякой пышности, разлили по рюмкам сладкое сливовое вино, заставили деда Васю съесть зелёную сливу, что оказалась на дне бутылки – на счастье и долголетие. Нас хвалили; все до одной, и деда Василий тоже, прослезились, желая нам семейного счастья.

И тут не выдержала и заплакала я. Что-то много я именно тут стала плакать. Ага – какими-то тёплыми слезами. Это, наверное, слёзы счастья такие – с нулевым содержанием соли. Простой созидательный труд, доброжелательная преданность, честная простота и бескорыстная доверчивость – это же так хорошо и легко, что, наверно, так и должно быть! Чтобы ощущать свою счастливую нужность, чтобы чувствовать себя человеком. Я плакала и улыбалась, Глеб обнимал меня за плечи – и это было так приятно, что я плакала от осознания того, что, наверное, этого-то и не заслужила. Меня все бросились хвалить, успокаивать – не этого ли обычно стараются добиться заядлые плаксы? Но я-то знала, что плачу от другого – что есть у меня счастье, настоящее счастье, а я могу в него и не поверить, могу спугнуть, сглазить, испортить. Но я же ведь постараюсь этого не сделать, правда! Так что и от своей уверенности (и одновременно привычной неуверенности) в успехе я тоже плакала.

На колени мне ни с того ни с сего прыгнул местный котофей – килограммов десять, точно. Это он меня недавно, паразит, напугал. Интересно, чегой-то это его так разнесло? Чем этого котейку тут так хорошо кормят? По-барски, стало быть, ему живётся, раз такую тушку наел. Кот потоптался, устроился, сложившись гигантским калачом, затрещал, довольный. Я почесала его за ухом с пышной кисточкой – правда, что ли, полурысь? Толстый Пушок испустил тонкий счастливый вздох, все гости умилились. Любят паршивца, концертирует он, стало быть, на радость одиноким старушкам.

Снова стало многословно и весело. Мы поведали старикам о наших планах, поговорили с ними о посадках, Глеб рассказал о тракторе, который пообещали пригнать на огороды мужики, чтобы вспахать землю под картошку.

А второе июня приближалось. До него остался всего месяц. Даже уже меньше. Месяц до того момента, когда Глеба с группой последних весенних призывников заберут в армию. Когда я останусь одна. Когда я даже не знаю что будет.

Всё. Ничего плохого думать не хотелось. Мы с Глебом шли к себе от дома бабы Тони. Вокруг, в сине-чёрной влажной ночи надрывались соловьи – громко, мощно и сочно звучали их голоса. Много, в каждом кусте. Даже у нас под самыми окнами, возле дома в сирени парочка поселилась – и теперь соловей-мужчина старался, выпевал трели, чтобы его соловей-жене не скучно было на гнезде сидеть. Милые какие птицы.

У лягушек тоже вовсю шла семейная жизнь. Со всей округи неслись их жизнерадостные вопли.

– Курва, курва! – кричала одна лягушка на другую. Наверное, та из – под самого носа увела у неё какого-нибудь пупырчатого принца – лягуха.

– А ты какова, а ты какова? – пыталась пристыдить подружку, а может, оправдаться, более успешная лярвочка.

Я думала о чём угодно, только чтобы не о втором июня. О соловьях, о новеньких подушках, на которые надела нарядное бельё от придорожных торговцев, о своём свежекупленном полотенце, которое оказалось не с мартышками, а с банальными Микки-Маусами. Буду надеяться, что со всем остальным в своей новой жизни я не так ошиблась. Точно.

То, что мы беспрерывно работали, это понятно. Чего мы только не делали! Я забыла про болезнь – даже не кашляла (но лекарство принимала исправно), и про руку, которую что-то ныть разобрало. Бегала-суетилась, помогала, понимала, предлагала, улучшала, упрощала. Мне нравилось. Копать научилась, да! И не такой уж адский это оказался труд, как мне представлялось: бери больше, бросай дальше, пока летит – отдыхай.

Но летать – я ж чего сюда приехала! Только девятого мая, что тоже символично, мне наконец это удалось. Непоздним вечером, до захода солнца, я надела линзы, вышла с Глебом на широкий луг перед нашим домом. Справа от нас висело над лесом жизнерадостное солнышко, над головой носились стрижи, прилетевшие на днях в свои норки-гнёзда под обрывом над рекой. Сейчас и я, и я к ним – в небо!

Я прошла несколько шагов вперёд и оглянулась. Глеб смотрел на меня, с настоящей любовью на меня смотрел. Я научилась это понимать. Он на меня вообще часто смотрит, я сколько раз замечала. Я чем-то хороша, раз ему на меня смотреть нравится. Знаю: тем, что летаю, я хороша – это основное. В другие особые свои заслуги я не верю. Раз меня этим наградил Бог, надо Глеба радовать. Летать. И себя, себя-то радовать как! Небо. Моё. Навсегда, надеюсь. Чудо!

Нас никто не видел – дом же был на отшибе и повёрнут входом в сторону от тропинки, ведущей из основной части деревни. За эту изолированную взлётно-посадочную площадку я его и выбрала. Так что беспокоиться было не о чем. Да и чего вообще беспокоиться?

Я улыбнулась Глебу. Нет, к тому, что он мне рад, я никогда не привыкну. Не верю, что к счастью привыкают – это только люди со склонностью к бешению с жиру так могут. А я не имею этой склонности.

Счастье билось во мне, торопило оторваться от земли. Я разбежалась – впервые за почти месяц перерыва это показалось мне как-то даже глупо-неестественно, прижала к себе руки, подобрала ноги. И – бамс! Ударилась.

Оно. Получилось. Две-три секунды разрывающей и обещающей чего-то приятного боли, она казалась мне почему-то похожей на оргазм вулкана, – и я другой человек. Своё другое воплощение.