Жаркий декабрь - Александр Калмыков

– А за что тогда вас фашисты судили? – продолжал расспрашивать Михеев.

Женщина подняла на него глаза и тихо ответила:

– Да суда-то и не было. Эстонцы из Политической полиции назначили мне приговор – отправить в трудовой лагерь, а немцы его утвердили.

Михеев, вытащив из своего вещмешка сухпаек и, прикидывая, что из этого можно дать покушать истощенной узнице, одновременно продолжал расспрашивать.

– Так в чем же вас обвинили?

– Обвинений предъявляли много, – вздохнула учительница, – фашисты мне все припомнили. И то, что стояла за равноправие женщин, и что утверждала, будто в эстонское время угнетали и преследовали русских. А самое главное, что выражала симпатии Советскому Союзу и на митингах радовалась освобождению. Как немцы пришли, так сразу допросы начались, каждый день ждала ареста. Белоповязочники запугивали, грозили убить, мы боялись на улицу выходить. Потом осенью все же арестовали, а мой дом сожгли. Хорошо, семью сразу не схватили, и она успела скрыться. Знать бы, где они сейчас.

– И многих у вас за сочувствие советской власти арестовали?

– К счастью, за митинги особо не наказывали, потому что тогда пришлось бы всех русских посадить, и работать было бы некому. Меня-то посадили, потому что я не просто участвовала в собраниях, а еще восхваляла советский строй. Но вот тех, кого считали родственниками партизан или сочувствующими, немцы расстреливали сразу.

– А колхозных активистов эстонцы преследовали?

– Да у нас в Принаровье колхозов еще мало, – пожала плечами репрессированная, – коллективизация же едва только успела начаться. Помещичью землю раздали, и крестьяне, получив наделы, кто единоличником стал, а кто в ТОЗы объединился. Но если где остались бывшие хозяева, то они при немцах зверствовали страшно, и новоземельцев не щадили.

Вспомнив о пережитом, бывшая узница поникла и печально прикрыла глаза

– Все оккупационное время прожила в страхе, – делилась она грустными воспоминаниями. – Прошло полгода, а кажется, что уже много лет минуло, столько за это время натерпелась. Еще школу жалко. Ее сразу не закрыли, и она еще продолжала работать. Вот только как осенью морозы ударили, так там стало холодно заниматься, дров-то не было. Директор, он тоже в мой лагерь попал, рассказал, что дрова потом нашли, вот только они уже не понадобились.

– Закрыли школу?

– Сожгли.

– Зачем? – не понял Михеев.

– Так вместе со всей деревней и сожгли, – удивленно подняла на него глаза учительница. Когда немцы отступали, то приказали эстонским белоповязочникам все сжечь. Людей – кого насильно на левый берег отправили, кого на принудительные работы в Германию, а директора вот сразу в лагерь. Вы бы, товарищи командиры, поспешили, чтобы немцы не успели наши деревни сжечь.

Иванов мрачно слушал рассказ учительницы, и вдруг буквально подпрыгнул, радостно потирая ладони:

– Ха, легок черт на помине.

И точно, бойцы первого взвода, посланные обыскать барак, выволокли оттуда за ноги какого-то человека и, подтащив к нам, бросили прямо в снег.

– Вот, тащ комбат, поймали коллаборациониста, – ни разу не спотыкнувшись на трудном слове, довольно доложил красноармеец Белов. – Видать, фашиста при обстреле зацепило, или же партизаны подстрелили, а фрицы не стали эвакуировать раненого и бросили подыхать.

Мы с удивлением уставились на пленного. Форма совершенно незнакомая, возможно, довоенная эстонская. Однако, белая повязка, на которой по-немецки было написано, что этот субъект служит германской армии, не оставляла никаких сомнений – это действительно фашист.

– Да он дохлый, – поморщился комбат. – Весь кровью залит и не шевелится

Белов, не говоря ни слова, перевернул карателя на спину, и от души врезал ему ногой под ребро. Белоповязочник тут же охнул и открыл глаза, перестав притворяться мертвым.

Учительница, узнав палача, тоже охнула и машинально закрылась рукой, как бы ожидая удара.

– Это Юксаар из нашей лагерной охраны, – прошептала она. – Этот мерзавец еще похвалялся, как расстреливал родственников партизан, и как отличился на облавах в Польше.

– Зачем местных карателей в Польшу-то отправлять? – не поняв, переспросил Свиридов.

– Так ведь эстонцы своих евреев давно переловили, вот их и направляли в Варшаву для обмена опытом, – растолковал я. – Но, конечно, карателей еще и в Белоруссию, и в Россию посылали. Они много где отличились. Кстати, бойцы, зря вы его притащили. Если у него и были какие-нибудь сведения о расположении частей, то они уже устарели.

Белов тут же признал свою ошибку, вытащил из ножен штык-нож и прищелкнул к Маузеру, намереваясь заколоть недобитка, но Михеев его остановил:

– Вы что же, боец, вот так просто его убьете?

Солдаты растерянно переглянулись, а полицай, решив, что у него появился шанс, вдруг заверещал на вполне понятном русском языке, заверяя всех в своей невиновности:

– Я не никого не сжигал и не расстреливал, – хныкал «отважный» борец с мирными жителями. – Я неблагонадежный, мне расстреливать не доверяли! Я только охранял и проводил экзекуции! Меня свои же бросили! Я больше не буду!

Но бойцы все его аргументы проигнорировали и, уловив, на что намекает замполитрука, споро взялись за дело. Из машин достали толстые веревки, которые ловко накинули на ветки двух березок, стоявших рядом. За каждую схватилось по десятку солдат, и с дружным уханьем они пригнули деревья к самой земле. Предателя привязали за ноги, после чего по команде Белова канаты разом отпустили.

Фашист успел издать только короткий крик, тут же прерванный жутким хрустом, поставившим точку в его карьере карателя. Как бы история не повернула в будущем, но этому белоповязочнику уже никогда не маршировать на параде эсесовцев, и не хвастать своими «подвигами».

Однако, время поджимало. За нами уже остановилась колонна второго батальона, а команды продолжать движение все не было. Ситуация не из приятных. Достаточно атаки эскадрильи «Штук», или артналета, чтобы уничтожить большую часть машин. Да и просто в случае прорыва какой-нибудь танковой роты, просочившейся мимо наших передовых полков, нам нечем их будет встретить. Пушек у нас нет, а из бронетехники у батальона имеется только Ганомаг, и еще один в составе походной заставы укатил вперед.

Мысленно я уже представил картину, как целая танковая дивизия СС утюжит нашу колонну в открытом поле, и начал размышлять о том, что произошло с двумя полками, ушедшими вперед, но долгожданный приказ все-таки поступил. Как нам сообщили по рации, в соприкосновение с противником передовые части до сих пор не входили, потому что немцы оставляли населенные пункты без боя. Оно и немудрено. Как доложила авиаразведка, большую часть гарнизонов германское командование бросило на помощь к городу Нарва. К тому же, грохот мощной артподготовки и вид несущихся по дороге танков не позволяли поредевшим гарнизонам даже думать об организованном отступлении, не говоря уже об обороне. Поэтому они и не пытались организовать бой, а сразу начинали драпать.