Три сестры, три королевы - Филиппа Грегори

Я не смею сказать, что я тоже начала на это надеяться. Так странно, что Екатерина живет здесь, вместе с Марией, а я – единственная из сестер, которой приходится так далеко уезжать и которую ждет такое неопределенное будущее в стране, которая оказалась ко мне так жестока.

– Когда ты приехала, все снова стало как в детстве. Почему ты не можешь пожить здесь еще? Почему бы тебе вообще не остаться тут и никуда не уезжать?

– Я должна исполнить свой долг, – сухо говорю я.

– Но почему именно сейчас? – лениво спрашивает она. – В самом начале лета, в самое лучшее время года.

– Это лучшее время для путешествия, и мне прислали охранную грамоту для возвращения в Шотландию. – Мне не удается не пустить горечь в свой голос. – Мой сын, мой пятилетний сын, прислал мне охранную грамоту.

Эти слова привлекают ее внимание, и она садится ровнее.

– Неужели тебе нужно было разрешение маленького Якова, чтобы приехать к нему?

– Конечно. Он же король, и государственная печать тоже у него. Ну, на самом деле это не он принимает все решения. Это Олбани решил, что я могу вернуться. И он же прислал мне условия для моего возвращения: не более двадцати четырех сопровождающих, никаких повстанцев на моей стороне и еще условия, касающиеся встречи с моим сыном. Мне нельзя видеться с ним в качестве его учителя или регента. Только в качестве его матери.

– Французы очень влиятельны, – замечает она. – Но я обнаружила, что, если следуешь их правилам, они могут быть очень добры к тебе. Они обожают все красивое и благородное. Если бы ты только согласилась…

– Ну конечно же, ты принимаешь их сторону, раз они выплачивают тебе содержание, – огрызаюсь я. – Всем известно, что тебе не на что жить и у тебя ничего нет, кроме тех денег, которые ты получаешь с земель, что тебе выплатили в качестве вдовьего наследства. Но мне они ничего не платят и не признают свои долги по отношению ко мне, так что не жди от меня, что я стану плясать под их дудку, как ты и Брэндон.

Она немного краснеет.

– Да, конечно, я нуждаюсь в деньгах, – говорит она. – Мы с мужем нищие. Королевской крови, но нищие. И здесь каждый день проходят то маскарады, то балы, то новые торжества, и король настаивает на том, чтобы я принимала в них участие. Если планируется турнир, он хочет, чтобы Брэндон там сражался. А одни кони стоят столько, сколько весят, в золоте, а амуниция стоит в десять раз дороже парадного платья. – Она снова кладет руку на живот, чтобы успокоиться. – Да ладно. Надеюсь, что у нас снова будет мальчик и он поможет нам разбогатеть. Он будет наследником трона, после своего брата и после твоего сына, Якова.

– Только в том случае, если Екатерина не родит сына сама, – напоминаю я ей.

– Да поможет ей в этом Господь. – И ведь она действительно желает рождения соперника ее сыну в наследовании короны совершенно искренне. – Но, Мэгги, я правда думаю, что тебе стоит попытаться договориться с Францией. Неужели ты не можешь заключить лучшее соглашение с Олбани? Он такой воспитанный дворянин. Мне очень нравился он и его жена. А сейчас она болеет, а он связан обязательствами и не может вернуться домой, к ней. А вдруг он уедет домой и оставит тебя в Шотландии, чтобы ты правила? Ему можно доверять. Может, тебе стоит просто поговорить с ним?

– Сколько тебе за это платят? – внезапно спрашиваю я. – Французы. Может, ты скажешь им, когда будешь докладывать своему начальнику шпионов, что я буду счастлива заключить с ними соглашение, если они отзовут своих солдат из моего королевства и проследят за тем, чтобы мне выплатили ренты с моих земель? Ну, с той же аккуратностью, с которой они платят тебе. Как же дешево тебя купили! Вот только у меня есть королевство, о котором я должна заботиться. За меня им придется заплатить более высокую цену.

Я вижу, как краснеют ее щеки от возмущения.

– Я не шпионка. Да, я беру французские деньги, но так делает половина нашего двора. И совершенно незачем бросать это мне в лицо. И я прекрасно знаю, что ты одалживаешься у Уолси, как и все мы. Ты ничем не лучше всех нас, и у тебя нет никакого права меня в чем-либо упрекать.

– Нет, оно у меня есть, – возражаю я. – Я твоя старшая сестра, и это мой долг указывать тебе, в чем ты не права. Ты ничем не лучше предателя, раз берешь деньги у французов. Вот и скажи им, пусть выплатят мне мои ренты, раз так дружна с ними.

– Не могу я им ничего сказать, – взрывается она. – Потому что, если я начну с ними разговаривать, тебе это ничего хорошего не даст. Какая же ты глупая! Это не они задерживают тебе твои ренты, а твой собственный муж! И не надо винить в этом Олбани! Твой муж все это время твоим именем собирал твои ренты, только тебе их не передавал.

– Какая ложь! Какая глупая ложь, и злобная ложь тоже! Арчибальд никогда бы не сделал ничего подобного! Он совершенно не похож на твоего мужа, который женился на тебе только ради твоего богатства и титула! Арчибальд – знатный лорд, которому принадлежат большие наделы и имения! Он не стал бы пачкать себя обманом. Тебе-то откуда это знать! Ты же влюбилась и вышла замуж за искателя легкой наживы! Простолюдина, который стремится устроиться получше! Ну разумеется, Брэндон бы отобрал у тебя твои земли! Да он живет за твой счет и каждой женщины, на которой уже женился! Господи, да рядом с Брэндоном и Уолси кажется чистокровным дворянином!

Она вскакивает на ноги, и ее голубые глаза мечут искры.

– Так ты думаешь, он тебя не обманывает? Это ты о том, как он заключил мир с Олбани без твоего участия? Или о том, как он живет с женщиной, которую называет женой? Или когда говорит всем, что ты никогда не вернешься в Шотландию и что он очень этому рад? Это ты смеешь сравнивать своего предателя с моим Чарльзом, который никогда не предавал интересов Генриха и всегда был верен мне?

Мне кажется, что она ударила меня под дых, и у меня тут же закончился весь воздух в груди.

– Что? Что? Что ты такое говоришь? – Я слышу сказанные слова, они звенят в моей голове, но я по-прежнему не понимаю их смысла. – Что ты сказала? Женой?

И ей немедленно становится стыдно и жаль меня. Она тяжело опускается на колени, чтобы заглянуть мне в лицо. Ее собственное лицо еще блестит от недавних злых слез.

– О, Мэгги! О, Мэгги! Мне так жаль! Прости меня! Я такая злая! О, моя милая! Я не должна была этого говорить. Мы договорились, что ничего не будем говорить, а потом я… Это после того, как ты начала ругать Чарльза! Но мне все равно не следовало ничего говорить!

Она гладит меня по плечу, пытается приподнять мой подбородок, чтобы заглянуть мне в глаза. Я же по-прежнему смотрю вниз, пряча лицо от нее. У меня нет слов от испытанного мной унижения.

– Мне так жаль. Мне не надо были ничего говорить. Она заставила меня это пообещать.

– Кто? – спрашиваю я. Мне удается прижать руки к глазам, чтобы она не видела мое пылающее лицо и побледневшие щеки. – Кто велел тебе ничего не говорить?

– Екатерина, – шепчет она.