Родники рождаются в горах - Фазу Гамзатовна Алиева

— Когда в дом приходит гость, нужно отложить все дела, — сказала Супайнат, как будто не замечая растерянности дочери. — Поднимайся, поднимайся, сынок! — добавила она, повернувшись к Хаджимураду, в нерешительности стоявшему на ступеньке. — Шарифат, отец еще не приходил?

— Нет, отец… ушел, ушел! — Шарифат взяла со станка цветастый шелковый платок.

— Не знал, Шарифат, что ты такая нерадушная. — Хаджимурад наконец обрел дар речи.

— Ты появился так неожиданно, я растерялась. С приездом. Садись, пожалуйста!

Шарифат подвинула Хаджимураду табуретку на трех ножках.

— Сейчас и Алиасхаб придет, — сказала Супайнат. — Я сбегаю к бригадиру, мне надо напомнить ему о машине, вы поговорите. А ты, Шарифат, приготовь хинкал! — Супайнат, почему-то бросив на дочь суровый взгляд, пошла по дорожке к воротам.

— Ты сегодня очень рано встал, Хаджимурад?

Хаджимурад растерянно молчал и следил глазами за девушкой: она налила воду из только что принесенного матерью кувшина в небольшой гулгум[24], передала гостю.

Хаджимурад намылил руки.

— Не ругай меня, Шарифат! Пришел я сегодня случайно… И твоей матери зачем-то сказал неправду, будто разыскиваю пропавшего коня. Меня самого обманула горная тропинка, она привела меня к тебе.

— Подумать только, какая коварная тропинка! — Шарифат засмеялась, подавая Хаджимураду полотенце.

— Я не знал, что ты будешь подшучивать надо мной…

— По правде говоря, следует тебя наградить значком альпиниста. Ты так быстро и легко одолел эту гору! — Шарифат снова засмеялась. — Подожди меня на веранде — мама велела готовить хинкал. Скоро придет отец.

Девушка побежала в комнату. Хлопоча у очага, через открытое окно она то и дело посматривала на веранду — наблюдала за нежданным гостем. В темноватой комнате со светлой веранды сама она была не видна.

Хаджимурад вытер лицо полотенцем, провел рукой по волосам. Коротко остриженные, мягкие, они покорно легли, открыв лоб. По-прежнему не замечая взглядов Шарифат, Хаджимурад провел пальцами по сросшимся бровям, улыбаясь, посмотрел на солнце.

Шарифат увидела светло-голубые, как утреннее небо, глаза. Нос с небольшой горбинкой придавал молодому лицу серьезность взрослого мужчины. Легкий пушок над верхней губой — беззаботность мальчишки…

Хаджимурад подошел к станку. Нагнулся, стал внимательно всматриваться в неоконченный узор.

— Что, нравится? — спросила Шарифат, прыгнув через окно на веранду.

— О, и у тебя эта привычка, — заметил Хаджимурад, радуясь чему-то.

— Какая привычка?!

— Не входить в дверь, а врываться через окно. Отец меня за это вечно ругает. «Сквозь окно смотрят, в дверь входят», — постоянно говорит он.

— Не только мне, но и моему отцу за это попадает. Однажды мы маму еле отговорили: она хотела забить дверь. Почему-то и взрослый мужчина — мой отец пренебрегает дверью. А мама сердится. «Я вспоминаю детство, когда прыгаю через окно», — объясняет он матери. Но ты-то хорош — ничего не говоришь о моем ковре.

— Мне нравится, но мысли я еще не понял!

— Вот эта зелень, видишь, — гора, которая разделяет наши аулы. А вот это голубое небо.

— Ты хочешь, чтобы ковер стал картиной нашей жизни! Хоть здесь, Шарифат, пусть гора будет поменьше. А?

— Почему? — удивилась Шарифат.

— Чтобы легче и проще было приходить к тебе. — Хаджимурад покраснел — эти слова вырвались у него невольно. Он сразу перевел разговор: — Я тоже думаю над орнаментами… Хочу на могиле матери поставить памятник. Сам… Мне нужно придумать красивый узор…

— Разве у тебя нет матери? — перебила его Шарифат.

— Я ее не помню. Отец говорит, мне было три дня, когда она умерла. Она завещала: когда я вырасту, должен своими руками поставить ей надгробный камень.

— Она тебя очень любила!

— У нее только и были я да отец. После ее смерти отец так и не женился. Для меня он был и отцом и матерью.

Шарифат вздохнула.

— И у меня нет ни сестры, ни брата.

— Но у тебя есть мать! Она такая добрая и молодая! Я завидую всем, у кого есть мама… Ну-ка, дай мне, пожалуйста, листок бумаги и карандаш…

Хаджимурад приладил бумажку на стене, набросал несколько штрихов.

— Здесь будет ветка цветущей яблони, а на ней птичье гнездо, — он водил карандашом по бумаге. — Видишь, птенец еле покрыт пухом. Он голоден — у него открыт клюв. А у гнезда умирает птица с разбитым крылом. Это его мать…

— Хаджимурад, ты сам придумал это? Тебе никто не помогал? Да все плакать будут над таким памятником… если ты сумеешь. Но еще нужно что-то прибавить… Чтобы стало ясно: птенчик вырастет, станет сильным. А еще сочинить надпись. Ты об этом не забыл?

— Правильно, Шарифат. Как ты все хорошо поняла. Я о надписи и не подумал. Ты — сама художница, помогла мне сразу…

— Не называй меня художницей, — оборвала его Шарифат. — Люди будут смеяться! Я никогда не смогла бы придумать так красиво. Вот уже три месяца я бьюсь над узорами для ковра, но ничего не выходит такого, чтобы мне нравилось.

— Если все это ты соткала сама, то назови мне мастерицу более умелую…

— Таких слов мне еще не говорили. А если скажут, я не поверю. Мне много надо учиться, работать, искать. Еще экзамены на носу… А надо закончить в срок…

— Что, это срочно?

— Да, надо спешить.

Хаджимурад никогда не видел Шарифат такой: глаза ее горели, на щеках играл густой румянец.

«Сейчас она чем-то похожа на Багжат!» — подумал он, удивляясь, что снова вспомнил о Багжат.

— Если не успеешь в срок, можешь в первую очередь винить меня… Сегодня я помешал тебе…

— Что ты, Хаджимурад! После твоей похвалы я с новыми силами примусь за работу.

— Осталось, по-моему, немного!

— Самое трудное — впереди. Вот здесь будет наша школа, а слева под деревом — девочка и мальчик, склонившиеся над раскрытой книгой.

— Я должен, Шарифат, посмотреть ковер готовым. Ты пошли мне весточку — я сразу приду.

— Преодолев ту высоту? — Шарифат показала на гору, поднимавшуюся за аулом, как небесная подпорка.

— Нет, эту! Гору, сотканную тобою на ковре. Вот такой маленькой становится гора, разделяющая наши аулы, когда я иду к тебе.

— Ну, если так, я вытку еще и ракету. Она облегчит тебе путь.

— У меня есть крылья, что несут меня быстрее ракеты.

— Что это еще за крылья?

— Мечты, Шарифат! На этих крыльях человек летит быстрее, чем на самом сложном аппарате. А машина, что носит имя Надежда, — разрушает все преграды…

— Мечты! И ты, Хаджимурад, тоже любишь мечтать?! Мать и отец даже дразнят меня «мечтательницей»…

— Очень люблю! Люблю один бродить по полю… Сколько мыслей тогда приходит! Окрыленный мечтой, ты летишь, куда зовет тебя сердце. Мечты и привели меня сегодня к тебе, Шарифат!

Ворота скрипнули, распахнулись настежь. Шарифат с испугом взглянула