Иешуа, сын человеческий - Геннадий Ананьев

— Но я должен вернуться, чтобы продолжить мессианство свое.

— Нет! Ты — Бог. Твое бессмертие в твоих учениках, в памяти уверовавших в тебя, в надежде о твоем втором пришествии. В неумирающей надежде, которая станет переходить от поколения к поколению. В этом суть тобой созданной веры, хотя ты это еще не вполне осознал, и подсекать ее тебе не следует. Ты воистину мудр. Ты — Великий Мудрый. Но в желании твоем вернуться — великий просчет. Тем более что ученики твои твердо уверовали в твое телесное вознесение, в твое божественное бессмертие, и это свое убеждение они дружно и умело несут людям.

— Вы ли не знаете, что бессмертие лишь в памяти народной. Кто из народа избранного не чтит Авраама? Он — поистине бессмертен. А в писании о нем сказано так: и скончался Авраам, и умер в старости доброй, престарелый и насыщенный жизнью, и приложился к народу своему. И погребли его Исаак и Измаил, сыновья его, в пещере Махцеле. Почили в бозе, оставшись бессмертными, Исаак, Иосиф, Моисей. Не смея стать с ними равным, хочу продолжить начатое лично, ибо опасаюсь подправок апостольских ради личных выгод. Апостолы — человеки. Со всеми человеческими слабостями. Я должен путеводить. Пока не обрету уверенность, что идеи свободы, равенства и братства, стремление к созданию Царства Божьего на земле станут необратимыми.

Голоса возлежавших в зале:

— Иисус, верно, предвидит разномыслие апостольское.

— Идиллия в общине недолговечная. За ней нужен пригляд.

— Но можно не лично, а через вестников.

— Вот это — лучшее из пожеланий, — согласился Глава Сарманского братства. — Им станет апостол Фома, который сегодня создает общину назаретянскую в Эдессе. — И к Ирису: — Но встречи с ним, его отчеты, заветы, вытекающие из отчетов, апостолам и общинам только через видения. Как Глагол Божий.

— Но я не собираюсь прекращать проповедовать.

— Твоя воля. Но где?

— Пока я остановил свой выбор на Индии. В тех городах, где большие общины из моего народа.

— Мы можем подсказать тебе: Кашмир. Там более всего бежавших из Израиля от Ассирийских и Вавилонских гонений, там много твоих соплеменников осталось от похода Македонского. В Сринагаре и остановись. Мы будем знать твое место. Надумаешь изменить его, оповести нас.

Уже добрых полгода Иисус с Марией и слугами своими, хотя теперь их можно было назвать слугами с большой натяжкой, ожидали попутного каравана. Всякий раз, когда очередной караван давал о себе знать разноголосым звоном колоколов и колокольцев, лаем собак из подворотен, восторженно-озорными дразнилками верблюдов подростками, ибо считалось, что если хорошенько раздразнить верблюда, то он в ответ плюнет, а в кого этот плевок угодит, тому суждена долгая, счастливая и богатая жизнь, — так вот, как только караван появлялся, Мария всякий раз спешила к караван-баши, выяснить его дальнейший путь, пытаясь даже уговаривать изменить маршрут, увы, безуспешно; караваны шли в иные места, далекие от Сринагара, столицы Кашмира. Это, однако же, не слишком удручало счастливых супругов, ибо они в полной мере наслаждались жизнью. Дом великолепен, двор райский, дастархан обилен и разносолен, и за все это они ничего не платят, считаясь теперь не узниками, а гостями Сарманского братства.

Более того, Иисусу выделили солидную сумму на, как ему объяснили, непредвиденные расходы, на путь до Кашмира и на покупку в Сринагаре дома. Весьма щедрый дар. И благородный.

Не оставался Иисус и без общения с Сарманскими братьями. Некоторые из его уст познавали суть идеи о Царстве Божьем на земле; не отказывались выслушивать его сомнения в правильности избранного пути Иерусалимской общиной последователей его учения: полная общность имущества, полноправие всех без исключения. Великие Мудрые не имели свое мнение на этот счет: да, путь действительно еще неведом, потому непредсказуем и, стало быть, не может однозначно оцениваться как ложный.

В глубине души Иисус признавал логичность постулата Великих Мудрых, но все же его сомнения и тревоги за будущее начатого им обновления религии праотцев не уменьшались. И неудивительно, ибо Иисус был значительно проницательней Мудрецов Сарманского братства, и к тому же он имел перед глазами собственный опыт.

Их было всего двенадцать, равных перед лицом его, но каждый из двенадцати стремился стать к нему ближе остальных, а значит, авторитетней, более уважаемым, и каждый добивался этого своим способом, в силу своих способностей и возможностей. Он-то, Иисус, знал, каких сил стоило осаживать всех и каждого, убеждая в равенстве их и перед ним, их учителем, и перед Отцом Небесным. В состоянии ли Иаков остепенить жаждущих первенствовать? Тем более что в общине далеко уже не двенадцать, а люди — есть люди, и никто не чужд человеческих слабостей. Ко всему прочему апостолы обязательно станут претендовать на непререкаемое лидерство в общине. А они — тоже люди. Особенно захотят властвовать Петр и братья Заведеевы. Они вполне могут оттеснить Иакова на задворки, держа его лишь как флаг, как имя, прикрываясь которым можно делать свои дела, вести свою линию. Значит, не миновать недовольства, не избежать раздоров, и станет первая община уверовавших в него, Иисуса, не привлекательной своей идиллией, а наоборот, отталкивающей своей склочностью и неуютом.

А общая касса? Да, она была у них, у двенадцати. Великая, однако же, разница между тем, что было, и тем, что есть. Вернувшиеся из Иерусалима посланцы Сарманского братства совершенно недвусмысленно рассказали, что вступающий в общину отдает в нее все свое имущество, апостолы же ничего не отдавали, они лишь пошли за ним, Иисусом, оставив свои дома за собой. Касса же полнилась от подаяний, от щедрот излеченных; но даже при том, что проповедовал, обретая своих сторонников, лечил и воскрешал в основном он, Иисус, к общей кассе интерес проявляли все, настороженно следя, чтобы никому не перепало лишнего. К Иуде, казначею, относились с подозрением, не прилипают ли к его ладоням общие деньги.

Иисус видел, что Иуде завидуют и что каждый из двенадцати хотел бы стать казначеем.

Если же встать на место тех, кто, вступая в общину, лишился всего своего имущества, нажитого пусть даже неправедно, то можно, без всякого сомнения, предположить, что они вправе требовать полной честности в расходовании внесенных ими в общину денег, а любое бытовое ущемление, пусть по недогляду, без злого умысла, станет восприниматься с горькой обидой.

Чтобы понять это, ни к какому ворожею ходить не нужно. Отчего же Иаков избрал остролезвейный путь? По неумению глубоко осмыслить задуманное или по предложенному кем-то из апостолов? Либо соблазненный внешней привлекательностью общинной жизни, когда все отвечают за всё и никто ни за что конкретно. Так, видимо, Иаков посчитал жить легче и спокойней.

Неустанно тормошили мысли Иисуса проблемы Иерусалимской общины, и он не единожды, не боясь казаться навязчивым, высказывал Марии свою тревогу. Для чего? Не отдавая себе отчета, надеялся, возможно, что она успокоит его. Увы, она подливала масла в огонь, отвечая искренне, без задних мыслей: