Красная тетрадь - Дария Беляева

– Вы упрощаете фольклор, – сказал я.

Мы втроем засмеялись. Я, мой лучший друг Андрюша и мой мертвый друг Володя.

Володя снова посмотрел на Борю.

– Все лучшее, что здесь есть, создал для меня он, – сказал Володя. – Это все так, прихожая. А вообще-то я могу осуществить любую свою мечту, если захочу.

Он облизнул губы, а потом сказал:

– Но не увидеться с ним.

– Эдуард Андреевич сообщил нам, что это принципиально возможно, – сказал я. – Из-за сети, связывающей воедино наших паразитов.

Володя улыбнулся мне, чуть вскинул брови, быстро моргнул. Он не верил, но хотел верить. Я сказал:

– Если это возможно, то вы обязательно встретитесь.

А потом к нам подошел Боря. Он молчал. Володя сказал:

– Привет.

Выглядело так, словно это Боря на него злится. А потом Боря рухнул перед ним на колени.

Володя сказал:

– Но ты не виноват.

– Но я виноват, – сказал Боря, подался к нему и схватил за руки. – Прости меня, прости меня, прости. Я так хочу увидеть тебя, я так хочу тебя увидеть только еще раз.

– Но ты видишь. Смотри. Всё норм.

– Я тебя так люблю. Я так сильно тебя люблю. Я так ужасно тебя люблю.

– Ну. А я тебя. Это ж никуда не денется. Даже если мы сейчас не вместе.

Володя погладил Борю по голове своей исцарапанной рукой, и, хотя они выглядели такими похожими, вдруг все-таки стало заметно, что Боря на год младше.

– Ты извини, что я тебе говорю, что я тебя люблю.

– Да норм. Батя же не слышит.

– Ну просто мы ж мужики.

– Ну не, я же умер, значит, как бы можно.

Они оба засмеялись, совершенно одинаково: Боря менее безумно, чем обычно, а Володя – более безумно, чем обычно.

Мы долго сидели вот так, и я думал: а может ли Володя, который есть его собственные воспоминания, простить Борю, живого Борю, стоящего перед ним на коленях?

Я хочу верить, что это возможно.

Они долго-долго были вместе, а мы с Андрюшей качались на качелях. Чудная стояла погода – май, любимый Володин месяц, свежо и радостно пахло проснувшимся после зимы чистым городом: зеленью, бензином. Небо было синее, и взмывать в него оказалось невероятно здорово.

А потом мы проснулись. Уже рассвело, я открыл глаза и увидел, что Андрюша и Боря тоже не спят.

Боря откинул одеяло и посмотрел на свои коленки. Они были разбиты, как и во сне, из-за того, что он со всей силы упал на асфальт.

– Ты можешь их залечить, – сказал Андрюша шепотом.

– Нет, – сказал Боря. – Я, наоборот, хочу, чтобы они не заживали никогда.

Больше мы это не обсуждали, и, я думаю, что так правильно.

Только Ванечка проснулся поздно, когда Дени Исмаилович уже пришел поднимать нас на зарядку.

– Останешься на упражнения, Иван? – спросил он. Ванечка сказал:

– Хитрый вы. Нет-нет-нет, на зарядку я не останусь. Я зарядки совсем не люблю.

Он покачался, стоя в дверях, наблюдая за тем, как мы собираемся, а потом сказал:

– Боречка, только ты не забудь про меня никогда.

А потом Ванечка снова, как давным-давно, после истории с Пиковой Дамой, прижал указательный палец к носу и изобразил свиной пятачок.

Дени Исмаилович покачал головой.

– Иди к маме, Иван.

Ванечка засмеялся, сказал:

– К маме, к маме, к маме! – И убежал.

Я не знал, что и думать. Я не верил в то, что Ванечка может быть ответственен за эту встречу, мы ведь могли просто видеть одинаковые сны из-за связи, почему нет? Борины коленки? Просто способность к изменению плоти, проявившаяся именно так. Но тогда не стоило и верить в то, что мы видели Володю, или, во всяком случае, то, что от него осталось. Мы с Андрюшей тогда переглянулись, будто пообещали друг другу обсудить ситуацию, но, я думаю, мы ее так и не обсудим.

Почему-то мне кажется, что вслух говорить о таких снах не стоит.

Запись 138: Неприятная процедура

Сегодня Эдуард Андреевич сказал, что девочки и мальчики будут проходить процедуру отдельно. Мы этому очень удивились. Иногда мы ходили в процедурную по очереди, иногда лежали там все вместе, но нам было не совсем понятно, зачем делить нас по половому признаку.

Андрюша сказал:

– Наверное, мы будем голые.

Я сказал:

– Не знаю, а зачем?

Валя сказала:

– Может, это такая процедура, где важен пол.

– Да, – сказала Фира. – Например, мальчикам будут давать задания более тяжелые, и Эдуард Андреевич не хочет, чтобы они расстраивались.

– Или, – сказал Боря, – он вам объяснит, что вы будете шпионскими межгалактическими проститутками.

– Фу, – сказала Фира. – Ты ужасен. Может, он вам объяснит, что в Космосе падение нравов и это вы будете шпионскими межгалактическими проститутками.

– Есть вечные ценности, – сказал Боря. – Девки, алкашка, война. Наверняка в Космосе все то же самое.

Он развернулся к Вале и, удивительно точно скопировав интонации Эдуарда Андреевича, сказал:

– Толмачева, без радости вам сообщу, что ваша работа в Космосе не будет ограничена кровавой резней без разбора. Многие вещи, которые вам придется выполнять, сейчас покажутся вам неприемлемыми, но…

Боря осторожно взял ее за талию, и Валя со всей силы стукнула его по руке.

– Идиот!

– Вот увидите!

– Фу, какой ты пошлый, Боренька, – сказала Фира. – Ничего тебе теперь не расскажу.

Я сказал:

– Уверен, разделение носит не социальный, а чисто медицинский характер.

Правда, что я под этим подразумевал, было мне не очень-то понятно, зато фраза вышла максимально нейтральной.

Боря все дурачился. Я этому радовался, но знал, что как бы весело и бесшабашно Боря ни вел себя днем, ночью он частенько задыхался.

Он тонул.

Сначала я думал, что ему только кажется. Психика человеческая – вещь хрупкая и не до конца изученная. Мы с Андрюшей сидели с Борей, ждали, пока он прекратит задыхаться, и чем дольше я смотрел на него, тем яснее понимал – он в самом деле всякий раз оказывается в море, не то в собственной, не то в Володиной памяти.

А еще чуть погодя я понял, что Боря делает это специально, чтобы себя помучить. Я понял, что он так себя наказывает. Как-то раз я проснулся и услышал, как Боря скрипит зубами, шепчет:

– Твою же мать.

Я хотел спросить, что происходит, но секунду спустя увидел, как блеснули в торжествующей улыбке его зубы. Еще секунда, и он весь задергался, пытаясь вдохнуть.

Потом, когда все успокоилось, я попытался поговорить с ним, но Боря сказал:

– Нет, не надо про это «пиздеть», а то