Три любви Марины Мнишек. Свет в темнице - Михаил Кожемякин

– Почему? – искренне изумился или, скорее, ловко сыграл удивление молодец. – Весьма обидно мне слышать…

– Погоди обижаться. Деньги у тебя водятся, сие правда. Только стал бы торговый человек без торга полусотнями да сотнями ефимков за погляд ворухи швыряться? Хотел за купца сойти, надо было цену поломить, сказать мне: «И ладно, больно нужна мне Маринка сия, сейчас уйду!» – или вроде того. Сие было первое. Второе слушай. Добро ты и с виноградами, и с персидскими корзинами измыслил. Только никакой купец такой торговли вести не стал бы, сплошной убыток выйдет. Вот коли боярину богатому везти али к государеву столу – тогда добро, окупились бы твои винограды! А здешним пастильным кухарям – зачем? Купят ли, не купят ли – бог знает, да и народишко они небогатый, медяками расплачиваться станут. Так что, Егорушка, не купец ты, как есть никакой не купец!

Астраханец делано рассмеялся. Бросив на Федора мимолетный тревожный и злой взгляд, он вновь изобразил в своих живых карих глазах дружеское расположение:

– А умен же ты, сотник! – воскликнул он с хорошо разыгранным восхищением. – Надежна, стало быть, твоя стража! И правда, не купчишка я, для простоты так назвался. А есть я…

– Казак ты есть, Егорка, самый настоящий казак! – отрезал Федор, решившись бить наповал. – Из войска атамана Заруцкого. Сам, небось, не заметил, как полным величанием атамана сего при мне назвал? Здесь за такое величание в пытошную тягают! «Вором Ванькой» атамана-то твоего велено называть, земля ему пухом… И сабля при тебе казацкая, и вся ухватка твоя казацкая, и чуб даже казацкий не остриг! А еще – немыслимо, чтоб ты, астраханец, ни разу Маринки в глаза не видел. Она в твоем городе, в Астрахани, с атаманом сколь времени прожила… А ты ее ныне освободить из башни задумал, вот что!

…Оттолкнувшись, Федор стремительно откинулся назад и вместе с загромыхавшей скамейкой бросился на пол. Вовремя! Из-под стола раскатисто громыхнул малый пистолет, который мнимый купец прятал под одеждой, и пуля, пробуравив воздух на том месте, где только что был живот сотника, ударилась в кабацкую стойку. Целовальник и питухи в ужасе замолкли, а кабацкая наймитка, разбитная девка с подведенными сурьмой до висков глазами, наоборот, пронзительно завизжала. Но купец Егор завизжал еще громче, по перенятому казаками у татар боевому обычаю, со свистом обнажил саблю и бросился на Федора. Тот едва успел подставить под смертоносную дугу удара деревянную скамью – обнажать оружие недостало времени. Казачок ловко отпрянул и тотчас бросился снова, попытавшись достать сотника пыром. Но Федор уже был готов: ловко повернув в руках превратившуюся в его щит скамейку, он поймал клинок своего противника в развилку между ее ножками и со всей силой зажал – пытаться выбивать саблю из рук казака было бы дохлым делом! В тот же миг, прицелившись, сотник со всей силы двинул Егорку каблуком сапога по колену. Тот взвыл и рухнул на пол, а Федор, перекатившись, навалился всей своей тяжестью сверху, одной рукою ухватил супостата за правое запястье, удерживая руку с оружием, а второй нашел судорожно дергающийся кадык.

Но молодой казак и не думал сдаваться. Растопырив пальцы свободной левой руки в рогатку, он снизу вверх ткнул Федора в лицо, метя по глазам. Заметив опасность, сотник резко мотнул головой. Глаза уберег, но один палец угодил ему в нос, другой – прямиком по губам, а удар у Егорки был крепкий. Боль ослепила, во рту тотчас засолонила кровь… Озверев, сотник со звериным рыком впился зубами в Егоркину руку (аж захрустело – то ли свои зубы, то ли его кости) и яростно замычал на весь кабак: «Вяжи вора! Вяжи вора!» Опомнившись, на подмогу государеву человеку кинулись и целовальник с короткой дубинкой, и питухи с кружками…

Когда холоп Силка, поднятый стрельбой да грохотом с соломы в овине, где он мял мясистую да развратную жену целовальника, ворвался в кабак с саблей наголо, все уже было кончено. Федор с угрюмым видом стоял у стойки, запрокинув голову, и наймитка мокрым рушником унимала бежавшую из его носа юшку. В руках он держал две сабли – свою и пленника. Казачок Егорка с разбитой в кровь головой и заплывшим глазом сидел на полу, и руки его были связаны за спину собственным кушаком. Целовальник и питухи ругали его «злодеем», «государевым изменником» и совсем неписьменно, отвешивая увесистые пинки. Сожалея, что опоздал к потехе, и желая показать сотнику свое рвение, Силка с набегу отвесил бедному казачку такой удар ногой в лицо, что тот опрокинулся навзничь. Но тотчас через силу поднялся, отплевываясь кровью, и бесстрашно прохрипел в лицо своему обидчику:

– Сразу холуя видать… Славное дело – связанного бить!

Силка заматерился и хотел было наброситься на Егорку с побоями, но Федор удержал его.

– Довольно, Силушка-мощь, силу свою над безответным показывать, отойди! – приказал он. – И вы, добрые люди, сдайте назад. Спаси вас Христос, что помогли на государевом деле вора имать! Эй, хозяин, поставь всем хлебного вина, а это тебе – за усердие! А тебе, красавица, – на сережки!

С этими словами он запустил руку в мошну казака, хотя знал, что в ней уже успели побывать вороватые руки кабатчика, и щедро оделил всех своих помощников серебряными ефимками.

– Не скликать ли стрелецкий караул вора вести? – услужливо предложил кабатчик.

– Не надобно. Сами управимся. – Федор сграбастал Егорку за полуоторванный воротник подранного в свалке охабня и резко поставил на ноги. Тот мучительно застонал, ступив на подбитую сотником ногу, и злобно глянул на Рожнова. Сотник подтолкнул его в спину:

– Пошел! Силка, помоги воровскому человеку дверь найти.

Они вывели сильно хромавшего Егорку на улицу.

– Господин сотник, ну как? Между конями его погоним али через седло? – спросил Силка, недобро поглядывая на пленника.

– Никак не погоним, – отрезал Федор. – Ступай, коней приведи, да ни о чем не спрашивай. То мое начальное дело.

Холоп недоуменно пожал плечами и ушел за лошадьми. Постичь замыслы своего сотника он не пытался. С его простого разумения было довольно и того, что, сколько они воевали вместе, начальник неизменно свершал все ко благу.

Оставшись один на один с сильно побитым и напрочь утратившим прежний щегольский вид казачком, Федор пытливо посмотрел на него. Тот отвел взгляд. Запал драки постепенно слетел с парня, и он сейчас живо представлял себе скрипучую костоломную дыбу, раскаленные клещи, толстый кнут и прочие излюбленные орудия московских палачей.

– Как думаешь, что учиню я с тобой? – почти дружески спросил Федор.

– Почем мне знать… – У Егорки вырвался предательский всхлип. – Учинишь, что схочешь… Твоя теперь сила…

Федор взял его за плечи, резко поворотил и, вытащив из-за сапога свой тонкий гишпанский клинок, перерезал путы:

– Не взыщи, казачок, покромсал я твой черес-то[100]. Развязывать недосуг! Ты ступай себе!

Егорка в первый миг уставился на него с изумлением, но прежняя гордость и дерзость быстро вернулись к нему.