Три любви Марины Мнишек. Свет в темнице - Михаил Кожемякин

– Ничего не знаю, пан… Бог мне свидетель! – убежденно сказала Марина и перекрестилась.

– А я вот слыхал, что покойного Димитрия Лубы сынок ныне у шляхтича Белинского в приемных детях обретается… Хорошо, если так, – не пропадет мальчишка! Правда, Марина Юрьевна?

– Правда… – повторила Марина, и лицо ее исказилось, на глаза навернулись слезы (видно, о своем ребенке подумала!). – Хоть чей-то ребенок спасся, слава Иезусу!

– А про мать его бедную, Марию, шляхтича Лубы супругу, ты ничего не знаешь, пани Марина? Видал я ее когда-то! Раскрасавица была! Увидеть бы ее хоть разок еще – так ее красота мне сердце обожгла! – упоенно врал Воейков.

– Ничего не знаю, пан! Богом клянусь!

– Ну, раз Богом клянешься, так и вправду ничего не знаешь… – вздохнул Воейков. – Пойду я, пани! А не то придет наш сотник от воеводы, покличет своего полусотника, а я тут с тобой лясы точу!

– Иди с Богом, пан… И Хелену мою позови…

– Покличу, Марина Юрьевна! Эх, жизнь воинская, посмотришь вокруг – ни врагов, ни друзей не осталось, все померли! И поговорить-то не с кем!

– У тебя сотник для разговоров есть, пан! И жолнеры твои…

– К ним и пойду, Марина Юрьевна… Эх, стареем мы, стареем, никого из былых знакомцев рядом нет…

Воейков вышел, сокрушенно вздыхая. Пока возвращался к себе в караульню, думал, врет Маринка или нет. Похоже, не врет. Говорила она с убеждением, перекрестилась даже. Так государыне-иноке и отписать надо – ничего Маринка про тех шляхтичей и про мальчишку ихнего не ведает. А хочет Марфа Ивановна больше узнать, так пусть велит Маринку на дыбу вздернуть!

Только вот зачем шляхтичи эти великой старице занадобились? И что за малец ныне при Войцехе Белинском обретается? Точно ли он Лубы покойного сын али еще чей? Ну, про это пусть другие думают-гадают. Наше дело – сторона…

Едва Рожнов вернулся в башню, как Аленка к нему прибежала. Взволнованная такая, взбудораженная, вся раскраснелась, кричит: «Феденька свет Зверакович, полусотник твой Марию Юрьевну допрашивал!»

– Когда допрашивал? Зачем? Неужто против моей воли Ванька пошел?!

– Да когда ты у воеводы был, он в оружейную к нам и пожаловал! – торопливо объясняла Аленка. – Меня отослал, да я не ушла, за дверью стояла, прислушивалась… А потом вышел он, я тут же к Марии Юрьевне! А она сидит – грустная такая… Но не плачет, молчит…

– Чего же Воейков от нашей пани хотел?

– Пойдем к ней, свет Феденька, она сама тебе расскажет! – говорила Алена, подталкивая сотника в спину.

Пришли они к Марине. Сидит пани неподвижно, словно окаменела, смотреть на нее жалко… Сотник к ней подошел, она встрепенулась вся и на грудь к нему бросилась. Словно зверек несчастный, к Федору прижалась. Алена посмотрела на это, умилилась, представила, что ее саму так Гриша Пастильников обнимает, и тихо так вышла, чтобы разговору нежному не мешать. Сотник Марину по волосам гладил, слова разные шептал, потом на кровать усадил, стал расспрашивать:

– Чем это тебя полусотник мой так напугал, Марина Юрьевна?

– Про шляхтичей он говорил, мне знакомых, да вопросы разные задавал… Словно подослал его ко мне кто-то.

– Какие вопросы, милая?

Федор и сам не заметил, как исчезла разделявшая их граница. Он сидел рядом с Мариной, обнимал ее, чувствовал ее горячее дыхание, и, казалось, все остальное не имело никакой цены. Почти никакой… Даже слово, данное им молодому государю Михаилу Федоровичу.

Значит, он, московский дворянин Федор Рожнов, стал изменником? Нет, еще не стал… Да и какая измена в том, чтобы пожалеть эту несчастную, обезумевшую от горя женщину, мать, потерявшую единственного сына? Какая измена в том, чтобы ласково гладить ее черные волосы и утирать ее слезы? Разве нынешняя Марина – сломленная, растерянная, растратившая свою былую гордыню – врагиня молодого царя Михаила? Такая Марина никому не опасна. А сотнику Федору Рожнову – нужна, необходима. Он будет жить здесь, подле нее, заботиться о ней, как о малом ребенке, следить, чтобы она не захворала, чтобы ей не было холодно и голодно, станет слушать ее сбивчивые рассказы и уверять, что несчастный «воренок», должно быть, жив.

Раньше Рожнов заботился только о молодцах из своей сотни, как и подобает их начальному человеку, но то была другая забота. Дюжими бородатыми мужиками нужно было только разумно командовать, а здесь, в оружейной, он утешал женщину, которая отчаянно нуждалась в рыцаре, защитнике, помощнике. Федору казалось, что Марина – это маленькая взъерошенная птичка, окровавленная, полумертвая, и она лежит у него на ладонях, а он согревает ее своим дыханием. И пока он думал так – неожиданно тепло и просто, – Марина торопливо рассказывала:

– Твой полусотник спрашивал меня о шляхтичах Войцехе Белинском, Димитре Лубе и сыне Димитра, Яне… Димитр Луба погиб давно, у него остался сын, Ян, сына взял на воспитание Войцех Белинский…

– Ты знала этих шляхтичей, Марина?

– Немного. Еще в Тушинском лагере. Димитр Луба… Он был немного в меня влюблен…

– Влюблен в тебя? – усмехнулся Федор. – Всех-то ты приворожила, пани Марина. Даже меня, служивого человека, царского пса верного.

– Так, влюблен… – смущенно подтвердила Марина. – Но я не отвечала на его чувства. И тогда он женился на молодой красивой шляхтянке. Из тех панночек, что были со мной в Ярославле. Кажется, у них родился сын. Не знаю точно…

– И что же случилось с этим Лубой?

– Он погиб в стычке с войсками Шуйского.

– А его жена и сын? Что сталось с ними?

– Не знаю, Теодор. Видит Бог, не знаю. Кажется, какой-то друг Лубы позаботился о них.

– Не Войцех ли Белинский? Ты знала этого Белинского? Он тоже был в тебя влюблен?

Марина молчала, но была в это мгновение так прекрасна, что Федор понял – шляхтич Войцех Белинский не мог не заметить ее красоты. Всех она, похоже, околдовала… Только вот кого любила сама? Наверное, только первого Самозванца, убитого в Кремле. И, быть может, лихого атамана Заруцкого. Больше никого… И любит ли она его, Федора? Бог весть…

– Ты же говорил, Теодор, что не веришь в колдовство и чары… – Ласковый голос Марины медом пролился на душевные раны сотника.

«Значит, любит? – думал Федор. – Нет, быть того не может… Кто она и кто я? Ее первейшие рыцари любили, не чета мне, псу царскому!»

– Я и не верю, Марина, только, похоже, тебя нельзя не любить… – ответил он. – Все тебя любят. И самозванец первый, когда умирал, имя твое произнес…

– Что? Как ты сказал? – Марина отпрянула от Федора, вскочила, стала нервно расхаживать по комнате – от стены до стены.

– Видишь, пани, ты до сих пор его любишь… Его – не меня…

– А ты? – бросила ему в ответ Марина давно просившиеся на уста слова. – Ты любишь меня? Не отречешься? А если тебе прикажут меня убить?