Хроники Нордланда. Пепел розы - Н. Свидрицкая

лицо руками. Он был в отчаянии. В конце концов, в красивого и так искренне его боготворившего юношу он был влюблен, и его смерть, его поступок были для Кенки страшным ударом – а ведь еще были последствия этого поступка!

– Кто это знает? – Спросил после долгого молчания, отдышавшись, герцог.

– Что разбился – все в замке. – Не отнимая рук от лица, сказал Кенка. – Остальное – никто… никто.

– И ты так и оставил его там?

– Он в церкви… лежит… – Кенка чуть не плакал. Он раскаивался страшно, ему безумно жаль было мальчика, хоть и обида на него была тоже: Кенке казалось, что Вэл кокетничает с ним, завлекает, не говорит ни да, ни нет, не пытается его отшить… Наверное, зря, зря он так много выпил и напоил мальчишку, выпитое в голову ударило, вот он и попер буром, с клятвами, признаниями в любви и домогательствами… Вот и напугал, оттолкнул, но так-то зачем?! Мог бы просто уехать!

Брат, о диво, молчал. Сидел, сопел, и молчал. И молчание это пугало Кенку даже сильнее гнева.

И наконец, герцога прорвало. Он орал, матерился так грязно, что это коробило даже Кенку, швырялся в брата посудой, обзывал его самыми погаными и грязными словами, которые только можно было придумать, колотил по столу кулаком, и был так страшен в гневе, что слуги, сунувшиеся было на шум битой посуды, сбежали, едва увидев перекошенную жирную физиономию. Кенка безропотно стерпел и осколки стекла, и мат, и оскорбления, и лившиеся по лицу струйки крови и соусов вперемешку с вином, и студень за пазухой. Когда герцог притих, тяжело дыша и сжимая и разжимая огромные кулаки, Кенка вдруг скривился весь и заплакал, пробормотав:

– Я ведь любил его… – И герцог заорал:

– Заткни е»»ло, пидорас «»чий, чтобы я не слышал больше про любовь твою позорную, ни слова, или убью говнюка! Бешеному Зубру про любовь свою расскажи, что еще он тебе на это скажет!Ты сына его хотел растлить! Ты хоть понимаешь, идиот ты позорный, на чью жопу ты позарился?! На «»й свой графскую корону надень, он заместо башки у тебя! – Походил еще по комнате, тяжело дыша и матерясь про себя.

– Пиши, немедленно, письмо Анвалонцу, про то, как сын его выпил лишнего и со стены сорвался. Кайся, что не уберег, умоляй о прощении, что хочешь, пиши, кроме правды. Тот в ярости будет все равно, но все лучше правды. Хуже того, что ты сделал, Дристун позорный, ни один враг мне сделать не мог! Дал же Господь мне вместо нормального брата пидора гнойного! Сидеть! – Рявкнул, заметив, что Кенка приподнимается.

– Потом поедешь в Фьесангервен.

– Зачем?..

– К сыну! У тебя теперь есть сын, а у меня племянник. Любимый!

Для пира в ратуше Гарет извлек из сундука совершенно новый, ни разу не надеванный камзол из рытого бархата, королевского пурпурного цвета, очень темного оттенка, с черной и золотой отделкой. Сквозь прорези широких рукавов сверкали белизной рукава тонкой льняной сорочки, помимо роскошной рыцарской цепи с орденами на шею, Гарет вдел в ухо серьгу с синим топазом и унизал пальцы перстнями. Попутно он присматривал за братом, то и дело внося свои коррективы в его внешний вид.

– Твоя бы воля, – сокрушался он, – и ты опять замаскируешься под мышь. Ты идешь знакомиться со своими подданными! Они будут каждую деталь твоей одежды рассматривать и оценивать, не смей нас позорить! Ну, что ты опять на себя надеваешь! Неужели не видишь, что они совершенно здесь не нужны?! – Он забрал у брата перчатки для верховой езды. – Ты бы ещё латы надел!

– У меня страшные руки. – Насупился Гэбриэл. – И все на них пялятся.

– Да и хрен с ними!

– Хорошо тебе говорить.

– Допросишься, я свои переломаю, и будем ходить с одинаковыми. – Гарет отошёл, придирчиво разглядывая брата. – Ты отлично смотришься. Теперь слушай меня, Младший, очень внимательно. Сейчас тебя кинутся облизывать все, кто там собрался, в расчёте, что от тебя им что-то обломится. Будут подкладывать под тебя своих девок и даже жён, наговаривать тебе друг на друга, короче, держись, Младший, держись и не поддавайся. Пей поменьше, и упаси тебя Бог тронуть хоть одну бабу, даже если она сама на тебя полезет.

– Я не собираюсь изменять Алисе! – Гордо произнёс Гэбриэл, и Гарет потрепал его по плечу:

– Я, конечно, прослежу, чтобы так и было, но всё время подле тебя не буду. Нам там выставят целую шеренгу сисек, и минимум одну пару я собираюсь помацать.

– В каком смысле?..

– В прямом. Подложить под тебя свою бабу – это заполучить влияние на тебя. Как говорится, ночная кукушка всех перепоёт. Ну, и под меня, естественно! Пусть не влияние, но деньжат срубить можно будет попытаться. Выберу покрасившее, поимею, и, возможно, дам денег или бирюльку какую подарю.

– Охота тебе?! – Воскликнул Гэбриэл.

– Ну, ты никого, я всех, а в среднем мы с тобой нормальный мужик. – Они расхохотались, выходя из покоев на широкую парадную лестницу.

Гэбриэл помнил слова брата о том, что должен учиться, учиться быстро, и права на ошибку у него нет. Он так же хотел как можно скорее сталь полезным брату в его политических играх, понять, разгадать алгоритм. И пир в Гармбургской ратуше стал для него ещё одним, и очень важным, мастер-классом. Здесь была масса незнакомого народу, и не все они были дворянами, точнее – дворян было как раз меньшинство. Большинство были влиятельные и зажиточные горожане, владельцы мануфактур и цехов – Гармбург, стоявший на перекрёстке речного и сухопутного торговых путей, город, куда стягивались товары и из Анвалона, и из Элодиса, и с Русского севера, и с Эльфийского побережья, производил из дешёвого сырья массу собственных товаров, и не только кож, брони и лошадиной упряжи. В Гармбурге изготавливалось две трети всей посуды, что покупали в Нордланде, львиная доля скобяных товаров, краски для художников и покраски тканей, и многое другое. Поэтому мануфактур здесь было великое множество, так же, как и торговцев, предлагающих профессиональные инструменты для бронников, шорников и всех остальных. И самые видные представители этих ремёсел и торговли сегодня собрались здесь, чтобы познакомиться со своим графом и завязать знакомство с герцогом. Здесь были и совершенно посторонние людишки, проникшие сюда, чтобы поесть на халяву, потусоваться среди сильных мира сего и потом, болтая о них в трактирах и харчевнях, угощаться за счёт слушателей, короче – те странные и многочисленные существа, что никогда нигде не работают, ничего не умеют, никому не нужны, но,