Рокот - Анна Кондакова

– Мы его найдем. – Стас обнял мать, и она громко, с завыванием, разрыдалась у него на груди.

Дав ей поплакать и чуть успокоиться, он прошел в комнату Юрки. В груди защемило: все выглядело так, будто Юрка ненадолго вышел и вот-вот вернется.

На полу валялись осколки керамической свиньи и несколько пулек, выпущенных звездолетом-конструктором, с кровати свисал край синей простыни с желтыми звездами, а на столе горела лампа и стояла тарелка с надкусанным бутербродом. Казалось, постель еще хранила тепло детского тела, вот только сам Юрка и его монеты, что он копил столько месяцев, исчезли.

– Я заглянула проверить, уснул он или нет, и не нашла его, – всхлипнула за спиной мать.

Стас обошел комнату, принялся выдвигать ящики стола, перебирать тетрадки и альбомы на столе. Взгляд упал вниз, на пол. Стас присел.

– Ты заметила?

– Что? – Мать посмотрела туда же, куда и Стас, но не увидела того, что видел он.

У кровати остались следы от ногтей. Коричневый паркет сделался почти белым, будто по нему несколько часов водили щеткой с грубой металлической щетиной, соскабливая краску и лак. Там белела крупная надпись:

«ВИНОВНОГО ЗА НЕВИННОГО».

Теперь Стас не сомневался: Юрка не сбежал из дома или к другу, прихватив свое богатство, не спрятался и не устроил розыгрыш – его забрала Полина, и она требует обмена. Значит, Юрка жив. Пока еще жив.

– Пошли, мам. – Стас поднялся, приобнял мать за плечи и отвел на кухню. – Где твои успокоительные?

– Выпила, – выдохнула мать. И по уже проторенным блестящим дорожкам на ее щеках вновь потеки слезы. Она рухнула на табуретку и облокотилась на стол, со звоном сдвигая чашку с блюдцем. – Стасик, неужели он сбежал? Ведь он разбил копилку. Куда делись его деньги? Он сбежал, Стас… Неужели ему было так плохо с нами? Куда он пошел?

– Он скоро найдется.

Мать подняла на Стаса воспаленные глаза.

– Как ты можешь быть таким спокойным?

– Истерика нам не поможет, – покачал он головой. – Посиди, я сейчас.

Он, насколько мог неторопливо, вышел из кухни, а в гостиной рванул к книжному шкафу и распахнул дверцы. До боли прикусил нижнюю губу, выискивая глазами семейный фотоальбом в бархатистой красной обложке. Тот обнаружился на верхней полке, между двумя увесистыми словарями: этимологическим и толковым Ожегова.

Стас уселся с альбомом на край дивана. Раскрыл и начал бегло разглядывать фотографии. Родители, их родители, дальние родственники, сестры и братья, тети, дяди. Цветные и черно-белые снимки.

На страницах альбома мелькнули и его собственные фотографии: вот он, семилетний, пошел в первый класс; вот ему уже лет девять, он играет на детской площадке; вот он с родителями и грудным Юркой у второго городского роддома.

Среди фотоснимков Стас обнаружил даже Егора, еще подростка, все такого же выдержанного, с высокомерным взглядом. Он стоял рядом с матерью, тетей Тамарой, сухопарой остроносой женщиной. От снимка веяло холодом.

Стас перевернул страницу, еще одну, еще, еще. Он искал единственно важную сейчас фотографию, ту, что видел во время своего первого Гула смерти на экране в кинозале. Дед оставил ему подсказку еще в самом начале, а потом еще раз намекнул на нее, но Стас понял это только сейчас.

– Что ты делаешь? – Взволнованный голос матери, прозвучавший над головой, заставил его вздрогнуть.

– Мне нужна фотография, – ответил он, продолжая листать альбом.

– Фотография? Юрина? Для полиции?

– Да, – соврал Стас: он не готов был сейчас объяснять матери, зачем ему нужна фотография деда. И не абы какая, а определенная.

– Давай помогу, ты не там ищешь, все снимки Юры в начале альбома. – Мать протянула руку, чтобы помочь, но Стас прижал альбом к себе.

– Я сам, мам… я сам, ладно?

Она выпрямилась, ее руки безвольно повисли вдоль тела.

– Стасик, что с тобой не так? Я чувствую, что-то не так, – не своим голосом сказала она. – Ты знаешь, где Юра? Знаешь, да? Ты кого-то подозреваешь?

Сейчас голова Стаса не работала на генерацию лжи, он все быстрее пролистывал толстый семейный альбом. И нашел то, что искал. Положил ладонь меж страниц, прикрыл альбом и посмотрел на мать.

– Мам, ты не искала Юркины ботинки? Кажется, я их не видел у входа. Может, он вышел, а ты и не заметила?

– Ботинки? – Мать ахнула и кинулась в прихожую.

Стас быстро вынул фотографию деда из уголков-держателей, сунул в карман джинсов.

Но тут его взгляд упал на соседнее фото.

Почему он не видел его раньше?

Со снимка улыбались пятеро пожилых людей, они стояли в ряд у постамента какого-то памятника (верх был обрезан, но фотография была сделана не в Леногорске), а посередине, чуть выступая вперед, высился дед. В распахнутом зимнем пальто и строгом деловом костюме он был больше похож на типичного жителя элитных районов Коммунального проспекта, в народе именуемого местным Манхэттеном, чем на простого пенсионера и любителя рыбалки с окраины города.

Рядом с ним, по правую руку, в короткой норковой шубе стояла Альбина Позднякова, та самая учительница из школы для детей с нарушениями слуха. Стас сразу узнал ее, хотя она выглядела моложе, с короткой стрижкой-химией и ярко накрашенными глазами. Женщина улыбалась, но в ее улыбке было что-то тревожное.

Слева от деда стояли незнакомые Стасу двое мужчин: один лысый, низкого роста, в очках, а второй – совсем худой, с болезненным вытянутым лицом и короткой козлиной бородкой.

Из-за их спин, словно не желая попадать в кадр, выглядывала невысокая хмурая женщина лет пятидесяти. Ее голову покрывала белая шаль, под поношенным драповым пальто скрывалась полноватая фигура. В руке женщина держала альбом.

Увидев ее, Стас почувствовал, как неистово забилось сердце.

Это была бабка Константина Демьянова, та самая бабка-сатанистка, что рисовала горы трупов в своих альбомах и чертила загадочные символы на вещах внука и вокруг его дома. Значит, интеллигентная и высокомерная Позднякова и простая вахтерша из сорок пятой школы были прекрасно знакомы.

Под фотографией рукой деда было написано:

Слово «корабли» было обведено несколько раз и подчеркнуто.

– Корабли, – прошептал Стас.

По телу пронеслась дрожь: «Все мы – корабли» – не просто метафора.

В 2006 году Стасу было всего семь лет, но он бы все равно заметил, что дед посещает театральный кружок. Никогда он не слышал от деда рассказов о спектаклях, или коллегах-актерах, или о драмкружке «Корабли».

Стас перевернул следующий лист альбома и чуть не лишился дара речи.