Ведьма княгини - Симона Вилар

В лесу лунный верхний свет переливался, струился белыми потоками вперемешку с тьмой, облекая ели и уже ронявшие листву буки некими зыбкими сугробами. И запахи… Запахи сырости и лесного зверя, запахи… запахи человека!

Это сразу вернуло оборотня Маланича к человечьей мысли, насторожило. Они прятались там, в лесу, где давно в схватках был вытоптан подлесок и где русичи таились в засадах, ожидая, не направит ли Искоростень на них свое страшное мертвое воинство. Не направит. И не за тем следите, олухи, не там вас сегодня ждет беда. А беда вот она — проносится темной тенью между выступающих в тумане стволов, ухает так пронзительно, что впору за обереги хвататься да взывать к богам. Ну да сегодня даже ваши жалкие упоминания бога не помешают огромному филину проникнуть в сердце вашего лагеря, похитить того, что и был сердцем этого похода, — маленького непутевого мальчишку, которого вы, витязи неразумные, так опрометчиво признали своим князем.

Маланич еще с высоты разглядел костры и частоколы вкруг Малино. Осторожно стал спускаться к росшему среди укреплений дубу. Дуб — дерево Перуна. Русичи и чтят Перуна свыше всех иных богов. Но где ваш Громовержец в этом осеннем тумане? А чародей, наделенный силой Чернобога, вот он, здесь!

Маланич выбрал одну из толстых раскидистых веток, опустился неслышно. Старый дуб еще не обронил свою твердую шуршащую листву, скрыл за ней огромного светлого филина. Птица вращала головой, различала сквозь ветви отблески костров, силуэты людей внизу. Большинство из них спали, но были и такие, кто бодрствовал. Ничего, сучьи выродки, помет сорочиный, скоро вы все уснете.

Ворожить, когда ты в образе другого существа, более чем сложно. Но не для сильного чародея. И он колдовал, клекотал, разевая крючковатый клюв, тарахтел подергивавшимся горлом. Заклинания выходили странные, птичьи… но выходили. Дрема, блуждавшая невидимкой среди живых теплокровных, вдруг стала разрастаться, становилась темной, окутывающей, утихомиривавшей, заполонявшей все вокруг. Домашний дух, она покорно подчинялась птице-колдуну, приказавшему ей стать тут полновластной хозяйкой.

Людям увидеть дух Дремы не дано. Но его видел филин. Легкое колебание, незаметное обычному глазу, тягучесть воздуха, тишь находящая. Разве это увидишь? Увидеть можно было иное: как стихали, словно замедляясь, разговоры, как подступила тишь, как заваливались только что разговаривавшие у костра воины, осели стражники на заборолах, позасыпали, облокотившись на длинные копья, дозорные. Филину показалось, что один из сидевших ранее у костра воин пробует привстать: резко, точно борясь с неимоверной тяжестью, выпрямилась высокая фигура худого витязя в длинной кольчуге, воеводы не иначе, как руку поднял, дернув себя за длинный седой ус, как будто рассчитывая этим прогнать сонливость. Но полновластная Дрема уже растеклась в воздухе, общее оцепенение повлияло и на упорного воеводу. Он склонил на руки седую голову с залысинами, уснул даже сидя, слегка покачивался во сне. Тихо стало. Все, кажись, больше никто не шевелится. Пора.

И уже не пытаясь подавлять рвущееся наружу торжество, филин закричал долго и протяжно, заклекотал пушистым от перьев горлом, зашелся долгим пронзительным хохотом ночной птицы, так часто и привычно звучавшим в древлянских лесах из мрака ночи, а сейчас словно торжествовавшим, что нет такой силы, какая разбудит оцепенелых под властью духа Дремы.

Сильно захлопав крыльями, филин тяжело взлетел, описал над притихшим станом широкий круг и устремился туда, где в продухе давно примеченной избы светлело от горевшего внутри огня. Ох, как же противно пылали дрова, как раздражающе драл горло их дымный запах! Какой бы обычный филин отважился прорваться в продух, откуда веяло этим — жаром горящих дров, теплом человеческого жилья, запахами застарелой стряпни и человеческого дыхания. Но этому белому филину все было нипочем: сложил крылья и как поднырнул под скаты дерновой кровли. Отверстие с откинутым творилом было как раз такое, чтобы пропустить огромную птицу.

Малфрида заснула еще в сумерках, когда тянущая боль в спине стала не так донимать. Никакого чародейства она не чувствовала, спала сладко и тихо, дышала ровно и глубоко. Так же тихо спали в другом углу на полатях две прислужницы, как обычно, уложив между собой маленького Святослава — согревали и охраняли.

Ольга в тот вечер долго не ложилась, сидела у открытого очага, расчесывая свои длинные русые волосы, смотрела, как по угольям пробегают язычки пламени, то хмурилась, вспоминая, как ее воеводы обговаривали предстоящий штурм Искоростеня, то вдруг начинала тихо улыбаться. Она не удержалась сегодня, она первая поцеловала Свенельда. Это потом, после сходки, когда Свенельд как обычно проводил ее и они какое-то время стояли в тени старого дуба за избой. Сперва разговаривали негромко, все еще о делах, потом умолкли. Княгиня в темноте видела высокий силуэт своего ставленника, он молчал, и она чувствовала его взгляд. И вдруг подумала, что она сама не раз посылала его на смерть, что и он, ее сокол ясный, может погибнуть при взятии града древлян. Это война, и Свенельд рисковал не менее других. Но от мысли, что с ним может что-то случиться… Она жила в постоянном опасении за него, казалось бы, должна была уже привыкнуть, да и давно научилась держать в кулаке свое сердце. Но в тот миг вдруг не сдержалась, быстро и порывисто обняла его и поцеловала — страстно и нетерпеливо. И тут же хотела скрыться, да вот только варяг успел удержать. Ответил на поцелуй с таким жаром, что Ольга на миг забыла обо всем, и о жестокой войне, и о том, что им никогда не быть вместе. Это был только их миг, и они целовались долго и упоительно. Ольге казалось, что она не правительница, давно живущая, умудренная опытом, умеющая все взвесить и рассудить, а шальная девушка, которой хочется довериться сильному мужчине, подчиниться, нырнуть с головой в водоворот омута Лады. Хорошо, что кто-то тогда шел мимо, это заставило Ольгу опомниться, вырваться, скрыться в занавешенном шкурой проходе, даже тяжелую дверь потянула на себя, словно ставя между собой и шагнувшим следом Свенельдом преграду. Он понял, он всегда был понятливым. Постоял какое-то время за порогом и пошел прочь.

Сейчас вспоминать о том было сладко. Все дела да заботы — и вдруг краткий миг ослепительного счастья. Может, поэтому ей и не спалось. Еще миг назад не спалось, а потом вдруг словно исчезла, погрузилась в тяжелый сон, почти осев с чурбана, на котором сидела, легла мягко и беззвучно на утрамбованный земляной пол, повалившись щекой на свои растекшиеся волной блестящие волосы.

Княгиня уснула и не видела, как над огнем вдруг мелькнула бесшумная тень, языки пламени заметались от взмаха огромных крыльев, и большой светлый филин беззвучно описал круг под закоптелой высокой кровлей. Его тень от света огня показалась совсем огромной, широко раскинувшиеся крылья закрыли собой все и всех. И княгиню, расслабленно и неподобающе лежавшую прямо у очага, и занавеску в углу, где спала ее беременная ведьма, и просторную, крытую медвежьей шкурой лежанку, где похрапывала одна из служанок, а другая и во сне прикрывала рукой маленького князя.

Святослав спал между ними, разбросав ручонки, одна рука будто отталкивала храпевшую бабку, другая лежала поперек склоненной во сне головы другой. И ножку небрежно откинул так, что она покоилась на широком бедре здоровенной прислужницы-няньки, розовея маленькой голой пяточкой в отсветах огня. Вот на нее и обратил внимание бесшумно круживший под сводом у отдушины большой белый филин. Сперва, правда, он и не заметил мальчонку между бабами, он над Ольгой кружил, даже спустился, размахивая над ней большими крыльями, захлопал ими, а его желтые круглые глаза, разделенные узким зрачком, остро сверкнули, отражая пламя. Казалось, сейчас камнем падет на бесчувственную в колдовском наваждении-сне княгиню, но все же не тронул, вновь описал по широкой избе круг, теперь совсем низко, даже задел в полете крылом занавеску, за которой спала Малфрида, пролетел дальше и уселся на лопаску[107]прялки в углу. Вращал головой, его горло клекотало, круглые большие глаза всматривались, пока что-то не привлекло его внимание. Некий шорох за занавеской. Но тут же он заметил и то, что было ему нужно: светло розовевшую вскинутую босую ножку князя. Филин тут же взлетел, завис над ложем, его скрюченные лапы, словно умелые когтистые кисти, потянулись к накрывавшей княжича руке няньки, потянули за рукав, отбросили в сторону. Теперь мохнатые когтистые лапы филина уже тащили мальчика за рубашку, поднимали, головенка Святослава откинулась во сне, когда огромный филин, споро работая крыльями, стал поднимать его бесчувственное тельце.