Мастера секса. Настоящая история Уильяма Мастерса и Вирджинии Джонсон, пары, научившей Америку любить - Томас Майер

Колодни, высокий, темноволосый мужчина, отрастивший усы, чтобы казаться старше, гордился тем, что его учили лучшие из лучших – сперва преподаватели в Гарварде, а потом великий Мастерс, которого он боготворил и считал гением. Он был предельно точен в своих словах и действиях и с трудом умел скрывать отвращение к посредственностям среди сотрудников и непрофессиональным уступкам Джонсон. О нескольких написанных в соавторстве книгах он говорил: «Я не думаю, что Джини их вообще читала». Среди сотрудников было множество талантливых людей, но Колодни не понимал, почему было так мало специалистов с медицинском образованием, которое он считал необходимым для успешной работы клиники. Некоторые никогда не соприкасались с терапией, некоторые имели весьма смутное представление об анатомии и физиологии человека, у некоторых была подготовка из несмежной области – например, теологии. «Определенный экспертный уровень стоит денег, и я думаю, они [Мастерс и Джонсон] не хотели, чтобы кто-то затмевал их свет», – говорил Уилкинсон, восхищавшийся профессионализмом Колодни. Но у Колодни появился конкурент, когда в 1970 году в клинику пришел Марк Шварц. Шварц, спокойный, уверенный длинноволосый блондин, с великолепными терапевтическими навыками и докторской степенью по психологии Университета Джона Хопкинса стал явной альтернативой открытому, но намного более бесстрастному Колодни. «Все считали, что им [вероятным преемником Мастерса] станет Колодни, так что возникло некоторое напряжение, поскольку, мне кажется, на это место рассчитывал сам Марк [Шварц]», – вспоминала Мэй Биггс-Лонерган, работавшая с обоими как ко-терапевт.

Когда-то Мастерс попросил Колодни, которому доверял, указывать ему, если он слишком сильно отклонится от правил или утратит с возрастом умственные и физические способности. Вскоре после возвращения из Гарварда в 1972 году, как вспоминал Колодни, Мастерс метафорически рассуждал о стареющих футболистах, которые не осознавали, что пришла их пора повесить бутсы на крючок. В долгих размышлениях Билл вспоминал хирургов, которые держали в руках скальпель дольше, чем им стоило бы. Потом он схватил Колодни за руку и посмотрел ему в глаза. «Я требую сделать это для меня, – торжественно сказал он. – Нам долго работать вместе. Если вы увидите, что я сдаю, усадите меня и скажите, что мне пора отправляться на покой. Вы отвечаете за то, чтобы я не оказался в глупом положении».

Монолог был крайне драматичным, но Колодни чувствовал, что Мастерс владеет собой, что он уверен в своем превосходстве, дух которого пронес через всю свою карьеру, и что он никогда не позволит себе хоть на миг стать меньше того, кем всегда был. Мастерс старел, терял былую легкость, особенно на публике, и даже бывал слеп, но Колодни ни разу не решился указать на это своему наставнику. Разумеется, если он хотел со временем занять место Мастерса, он не мог настаивать, чтобы тот замедлил ход, или отказаться от совместного приема пациентов, не показавшись при этом корыстным. Колодни также понимал, что самые важные его советы касаемо будущего института фактически были проигнорированы. Никогда его разочарование так не бросалось в глаза, как когда он убеждал Мастерса и Джонсон перевести институт в Нью-Йорк. В медиастолице Америки, полагал он, их репутация вырастет, медицинское сообщество с радостью примет их новаторскую терапию, а пациентов станет больше. В служебной записке «Преимущества Нью-Йорка» Колодни объяснял, что институт будет привлекать «больше зарубежной клиентуры», а также «возрастет число пожертвований». Семейные связи Колодни с Нью-Йорком делали эту идею крайне заманчивой для него. Учитывая, что Билл и Джини часто переезжали – продали дом в Ладью, после которого сменили еще несколько адресов в Сент-Луисе, – мысль о переезде имела смысл. Но Джонсон заявила, что не собирается в Нью-Йорк и ей не нужен такой сложный переезд из привычного места туда, где на их голову обрушится еще больше критики, особенно от махровых фрейдистов. Во множестве программ в Нью-Йорке уже использовали их техники – в том числе Хелен Сингер Каплан в Корнелле, Алекс Левэй в Колумбии, и Салли Шумахер на Лонг-Айленде. Ни Джонсон, ни Мастерс не хотели начинать все сначала, не сейчас. Были также причины, которые не озвучивались. Хотя оба научились полностью полагаться на Колодни, Джонсон ему все еще не доверяла. «Он очень умен и очень любит контролировать ситуацию, – вспоминала она через много лет. – Он хотел перевезти всех в Нью-Йорк, вернуться в родные края. Как ни странно, мы были готовы его поддержать» (правда, при условии, что он останется в Сент-Луисе). Джини была уверена, что клинике выгодно оставаться на Среднем Западе. «Переберись мы на Восток, в старый медицинский свет, нам пришлось бы заново создавать себе имя, а я не уверена, что нас хорошо приняли бы», – говорила она.

В итоге Колодни стал планировать свой отъезд. В детальной записке он тщательно перечислил все задания, которые он выполнял и курировал, и какой квалификационный уровень должен быть у того, кто его заменит. Он уехал в Коннектикут со своей тогдашней женой Нэнси и маленькими дочерями и открыл собственную клинику поведенческой медицины. Колодни пообещал остаться в попечительском совете клиники и иногда приезжать в Сент-Луис на собрания. Он также согласился продолжать писать в соавторстве с Мастерсом и Джонсон, в том числе и готовящуюся книгу «Мастерс и Джонсон о сексе и любви», оказавшуюся весьма успешной.

И вот, к триумфальной годовщине успеха Мастерса и Джонсон в 1984 году, когда весь Сент-Луис наконец признал их заслуги, доктор Роберт Колодни – потенциальный преемник, воплощение будущего клиники – был уже далеко.

Глава 34

Красавица и чудовище

И каждое ее движение, каждый шарк и колыхание помогали мне скрывать и совершенствовать тайное осязательное взаимоотношение – между чудом и чудовищем, между моим рвущимся зверем и красотой этого зыбкого тела в этом девственном ситцевом платьице.

– ВЛАДИМИР НАБОКОВ. «Лолита»

Обнаженная Морин Салливан лежала на кровати и мурлыкала клиенту, чтобы он подвинулся поближе и коснулся ее кожа-к-коже. Ее указания были таким же нежными и манящими, как и ее ласки.

Салливан сидела у изголовья по-турецки, как богиня эроса, перед которой невозможно устоять, глядя взволнованному молодому человеку прямо в лицо. В уютном номере Chase Park Plaza горел свет. Одеяла были сдвинуты к изножью кровати, так что прикрыться было нечем. Потом она вытянула свои гладкие загорелые ноги вдоль его ног так, что гениталии почти соединились.

Салливан было 27 лет, у нее были темные вьющиеся волосы и высокая полная грудь, а внешне она выглядела как тренер по аэробике, полный заразительного энтузиазма. При спортивной внешности