Любовь властелина - Альберт Коэн

Ее, однако, пугала тишина, пугало, что он так строен и высок, что он так элегантен в своем белом смокинге, и она положила ногу на ногу, одернула платье и застыла в романтической позе. Моя милая, подумал он, растроганный этой слабостью, этим патетическим желанием понравиться. Его смутило благоговение в ее взоре, он опустил глаза, и она вздрогнула, заметив шрам. Ох, скорей поцеловать это веко, стереть зло, которое она ему нанесла, попросить прощения. Она откашлялась, чтобы голос лучше звучал. Но он улыбнулся ей, и она встала с кресла.

И вот наконец он рядом, наконец золотые искорки так близко, вот наконец плечо, надежное прибежище, наконец он обнял ее. Она откинула назад голову, чтобы лучше видеть его лицо, потом приблизилась, раскрыла губы, как распускается цветок, раскрыла старательно, запрокинув голову, прикрыв глаза, умирая от счастья, раскрывшись навстречу ему в священном экстазе. Конец хоралу и соловью, подумал он, и разозлился на своего демона, нашептывающего эти мысли. Да, если бы не хватало четырех передних резцов, то никакой тебе вечности, никакого соловья, никакого хорала. Или если бы даже все зубы были на месте, но был бы он безработный в драных обносках, тоже бы никакого соловья и хорала. Соловьи и хоралы — привилегия господствующего класса. И что с того, ведь она — его любимая, и молчи, молчи, проклятый психолог.

На обитой выцветшим шелком софе, софе Тетьлери, уста к устам, они впивали друг друга, прикрыв глаза и погрузившись в неведомые глубины, впивали друг друга подробно и тщательно, неутомимо и ненасытно. Она изредка отстранялась, чтобы видеть его, чтобы запоминать его, и смотрела на него с обожанием, глаза ее были безумны, она твердила про себя два слова по-русски, этот язык она выучила из любви к Варваре, и теперь с его помощью говорила мужчине, что она — его женщина. Tvaya gena, говорила она ему в душе, гладя незнакомое лицо, а потом приближалась и вновь сливалась с ним губами, а в это время на улице кот и кошка гнусаво и хрипло восславляли их любовь. Tvaya gena, говорила она ему в душе, чтобы лучше ощутить, чтобы смиренней ощутить свою принадлежность ему, свою зависимость, чтобы примитивней ощутить, как босоногая крестьянка, пахнущая землей, ощутить, что она его жена и служанка, которая с первого же часа склонилась перед ним и поцеловала руку своему мужчине. Tvaya gena, и она вновь отдавалась, и они целовали друг друга то с яростным торопливым напором юности, то порывисто и часто, то с медленной неспешностью любви, и останавливались, чтобы посмотреть друг на друга, улыбнуться друг другу, задыхающиеся и мокрые, ласковые и требовательные, и повторяли все снова, как молитву.

Глупая святая молитва, волшебная песня, радость бедных смертных человеков, вековечный дуэт, бессмертный дуэт, благодаря которому человечество плодится и размножается. Она вновь и вновь говорила, что любит, и спрашивала его, заранее зная его чудодейственный ответ, все спрашивала, любит ли он ее. Он повторял ей вновь и вновь, что любит, и спрашивал ее, зная заранее чудодейственный ответ, все спрашивал, любит ли она его. Такова любовь в самом начале. Такая однообразная для других, но для них самих такая интересная.

Неутомимые исполнители дуэта, они сообщали друг другу, что любят, и эти простые слова приводили их в восторг. Сплетаясь в объятиях, они улыбались или даже почти смеялись от счастья, целовались и вновь разъединялись, чтобы сообщить друг другу чудесную новость, подтверждая ее тотчас же новой неустанной работой языков и губ в неистовом поиске друг друга. Соединение губ и языков — вот язык юности.

О, начало любви, о, первые поцелуи, о, пучина, в которую несутся их судьбы, о, их первые поцелуи на софе, помнившей многие поколения суровых пуритан, о, грехи, отпечатанные на их губах, о, глаза Ариадны, возведенные к небу глаза мученицы, прикрытые глаза послушницы, о ее неумелый язык, ставший вдруг таким проворным. Она отталкивала его, чтобы увидеть его лицо, и его рот был еще открыт после поцелуя, чтобы увидеть его и узнать, чтобы еще раз увидеть этого незнакомца, мужчину всей ее жизни. Твоя жена, я твоя жена, tvaya gena, бормотала она, и если он делал вид, что отстраняется, она вцеплялась в него. Не покидай меня, бормотала она, и они пили за жизнь, за их жизни, которые теперь перемешались в одну.

О, начало любви, о, поцелуи, о, радость женщины в губах мужчины, о, соки юности, внезапные передышки, когда они с восторгом рассматривают друг друга, узнают друг друга, бурно расцеловывают друг друга по-братски в щеки, в лоб, целуют друг другу руки. Скажите, ведь это и есть Бог, правда? — спрашивала она, растерянно улыбаясь. Скажите, вы любите меня? Скажите, одну меня, ведь так? Никого другого, правда? — спрашивала она, и специально говорила это нежным серебристым голоском, чтобы ему нравиться, чтобы он любил еще больше, и целовала руки незнакомца, касалась его плеч, отталкивала его, чтобы потом обласкать с божественной гримаской.

О, начало любви, ночь первых поцелуев. Она хотела высвободиться, пойти наверх, взять подарки и принести ему, но как его оставить, как оставить эти глаза, эти темные губы? Он прижал ее к себе, сжал крепко-крепко, ей стало больно и так хорошо от этой боли, что она в который раз сказала ему: она его жена. Твоя, твоя собственная жена, говорила она, великолепная безумица, а на улице соловей заходился в дурацком исступлении. Слезы блестели на ее щеках, ибо ее потрясла мысль, что она его жена, и он целовал ее мокрые щеки. Нет, в губы, говорила она, дай, говорила она, их губы неистово сливались, и снова она отодвигалась, чтобы обожать его на расстоянии. Мой архангел, моя смертельная прелесть, говорила она, не зная, что говорит, с мелодраматической улыбкой дурного вкуса. Архангел и смертельная прелесть — сколько хочешь, думал он, но я не могу забыть, что все эти архангелы и прелести лишь потому, что тридцать два зуба. Но я обожаю ее, думал он вслед за этим, и хвала моим тридцати двум зубам.

О, начало любви, о, юные поцелуи, о, любовные мольбы, бессмысленные и монотонные. Скажи, что любишь меня, просил он, и, чтоб добраться до ее губ, он опирался на нее, на ее бедро, и она тотчас же сдвигала колени, инстинктивно закрываясь перед мужчиной. Скажи, что любишь меня, повторял он, сосредоточившись на важной просьбе. Да, да, отвечала она, я не могу сказать тебе ничего, кроме этого злосчастного «да», да, я люблю тебя так, как и не надеялась полюбить, говорила она, задыхаясь между двумя поцелуями, и он дышал ее дыханием. Да, любимый, я любила тебя прежде, люблю сейчас и буду любить всегда, и всегда станет сейчас, хрипло говорила она, безрассудная и опасная от любви.

О, начало любви, когда двое незнакомцев внезапно познают друг друга, о, трудолюбивые губы, о, отважные языки, ненасытные языки, ищущие и переплетающиеся языки, о, их великая битва, слияние в нежной ненависти, священный труд мужчины и женщины, о, соки рта, рты, насыщающиеся друг другом, пища юности, языки, слившиеся в невозможном желании, взгляды, восторги, живые улыбки двух смертных, невнятное бормотание, детский щебет и детские поцелуи, невинные поцелуи в уголки губ, снова и снова, и вдруг дикая охота, гонка с преследованием, соки обмениваются на соки, возьми, дай, дай еще, слезы счастья, тотчас осушаемые губами, требования любви, повторение признаний, чудесное однообразие.