Не любовь - Оксана Хващевская

Мирослава обернулась.

— Вы издеваетесь? — спросила она, поочередно глядя то на одного, то на другого, то на третьего.

— Мира, никто над тобой не издевается, — сказал Андрей, робко улыбнувшись девушке. — Мы приехали за тобой!

— Да я не собираюсь никуда ехать! К тому же я не модель! Я могу быть горничной или продавщицей…

— Не можешь ты быть ни горничной, ни продавщицей. Хватит уже растрачивать свою жизнь на лишь бы что! Пора становиться взрослой, к тому же учиться никогда не поздно! И не спорь! Завтра мы едем в Минск! Хватит с тебя бродяжничества, мытарств и унижений! Со своей личной жизнью можешь делать все, что угодно, но жить пора бы уже по-человечески! Попробуй пожить для себя, Мира! Уверен, ты не умеешь так и никогда не пробовала даже, но что-то мне подсказывает, что сейчас это то, что тебе действительно нужно! — категорично заявил Степик. — А теперь давай-ка накроем стол на веранде и посидим как люди!

Они засиделись допоздна. Пили пиво, закусывая его солеными кальмарами и жареными креветками, разговаривали, смеялись даже и, напоследок вспомнив прошлое, сыграли в карты.

Не желая давить на Миру, друзья больше не говорили о работе, но так как окончательного ответа она все же не дала, с нетерпением ждали ее решения. А Мирослава не торопилась с ответом. По большому счету, в общей беседе девушка не участвовала, да и Рудинский, раскачиваясь на стуле, говорил мало. Все больше болтал Юрьев, несколько месяцев назад ставший отцом маленькой Лизы. Его просто распирало от гордости и отцовской любви. Ляхнович и Рудинский, слышавшие все его россказни не один десяток раз, почти не обращали внимания на его болтовню, а он не обращал внимания на их скептические взгляды, то и дело подсовывая Мире телефон с фотографиями малышки. Мира вежливо улыбалась, хвалила ребенка, но была так от всего этого далека…

— Придумал! — вдруг воскликнул Гарик. — Мира, мы еще не крестили нашу Лизок! Раз твой переезд все равно дело решенное, почему бы тебе не стать ее крестной мамой?!

Ляхнович с немым укором вскинул на него глаза, Рудинский и вовсе покрутил пальцем у виска, но Мира чуть заметно улыбнулась.

— Почему бы и нет? — сказала она.

Мужчины долго не могли уснуть. Мира вообще не ложилась, взяла ноутбук и вышла из дома, села в кресло, где час назад сидела с ребятами, откинулась назад и долго сидела вот так, прислушиваясь к звукам летней ночи, вдыхая аромат зацветшей липы, а потом открыла ноутбук, на экране которого высветился белый лист с несколькими строчками.

Это было письмо. Письмо, которое Мира писала Самарину все эти дни. Писала и стирала, стирала и начинала снова, не будучи уверенной, что когда-нибудь сможет его отослать.

«Уверена, ты крайне удивлен сейчас, открывая это письмо и пытаясь припомнить, когда в последний раз вообще получал письма!!! А может, и нет. Зная тебя, могу предположить, что тебя это позабавит, как, наверное, и все, что связано со мной. Я не жду ответа, да и вопросов здесь не будет, Вадим. Так, лишь утверждения, наблюдения и выводы. Просто я давно хотела тебе сказать, объяснить, но слушать ты бы не стал!!! Ты меня вообще никогда не слушал!!! Юная, зеленая, глупая, я для тебя такой останусь, наверное, навсегда, вот только мне уже тридцать лет…

Знаешь, порой мне кажется, что ты меня ненавидишь!!! Ненавидишь за то, что целуешь, за то, что хочешь, за все, что было. Возможно, это глупо, но ничего другого на ум не приходит. У меня нет логического объяснения тому, что происходило. Тому, почему ты так себя вел. Знаю, ты забывал обо мне раньше, чем за мной закрывалась дверь, и не вспоминал. А я так не могла! Я не просила тебя о многом, мне кажется, я тебя вообще никогда и ни о чем не просила. Тебе всегда было плевать на то, как я жила, но мне нет!!!! Может быть, это и не станет для тебя открытием, но я люблю тебя, я всегда только тебя и любила все это время, все эти годы. Знаю, я виновата перед тобой. С самого начала была виновата, но поверь, за свое предательство я заплатила больше, чем ты мог бы предположить. Ты никогда не хотел об этом говорить, а между тем именно за это и наказывал меня, не так ли? А я любила тебя и хотела так, наверное, как не хотела ни одного мужчину, мне было так хорошо с тобой, и ты, конечно, знал об этом и был уверен, что именно этим меня к себе и привязал. Мне было хорошо с тобой, но каждый раз, идя к тебе, целуя тебя, я не забывала, что это может быть в последний раз. Мне хорошо было с тобой, но потом так больно… И каждый раз я все больше склоняюсь к мысли, что этому надо положить конец!!!! Но ты бы этого не допустил, не так ли? Никогда не допустил, нет, ты бы не простил, ты бы сумел отомстить, ты умел, ты знал как. Я сама положила этому конец. Знаю, ты меня ненавидишь и никогда не простишь, что ж, значит, мне придется с этим жить…

Знаешь, я всегда завидовала Кате, Гале… Завидовала твоему отношению к ним. Ты их хоть сколько-нибудь уважал, видел в них людей. А что ты видел во мне, до сих пор остается неясным!!!!

И напоследок. Ты сейчас дочитаешь это письмо, и, возможно, оно заставит тебя задуматься, но, скорее всего, ты просто ухмыльнешься, ухмыльнешься так иронично, как только ты один умеешь, находя какое-то особенное удовольствие, причиняя мне боль! А я… Ты не думай обо мне, и пусть я снова остаюсь одна, поверь, я куда сильнее, чем ты предполагал, я справлюсь, еще не знаю как, но справлюсь обязательно. Когда-нибудь я смогу все забыть, ты же забудешь раньше. Прости меня и прощай!»

Когда Мира закончила письмо, на горизонте уже забрезжил рассвет. Она закрыла ноутбук, потерла пальцами уставшие глаза и встала с кресла. Чувствовала она себя смертельно уставшей и разбитой, но в дом не вернулась, чтобы хоть немного поспать. Вместо этого вышла во двор, миновала сад и отправилась к реке.

Остановившись на берегу, долго стояла, глядя на мутноватую желтую воду, потом спустилась к воде и погрузила в нее ладони, ощутила, как будто что-то отпускает ее изнутри. Над головой кружили вороны, а в ее жизни во все стороны разбегались дороги, и Мира опять не знала, какая из них ее. А ей хотелось только одного — как когда-то в юности вернуть забытую мечту и просто стать счастливой. Обрести наконец себя и не потерять свою душу. Мирослава не знала, правильно ли она поступает, уезжая в Минск и ступая на новый путь, но одно знала наверняка — здесь ее уже ничто не держало.

Две недели Вадим провел в кардиологическом отделении. Все две недели мысли о Мире неотвязно преследовали его. Он не мог отмахнуться от них, не мог не думать… Они лезли в голову, проникали в сознание, будто разъедая его… Вадим снова и снова прокручивал в голове все, что рассказала ему жена, хотел бы не верить, но знал: все правда.

То, чего он не знал, то, о чем даже не догадывался, то, что Мира не рассказала ему почему-то, то, что, возможно, он и не хотел бы знать никогда, вставало перед ним без прикрас и заставляло содрогаться. Он снова вспоминал Миру, такой, какой увидел впервые — юной, хрупкой, невинной девочкой, и не представлял, как она смогла все пережить.