Великий перелом - Гарри Тертлдав

Людмила не знала, что ответить, и поэтому промолчала. Она не думала, что у нее есть душа — в том смысле, какой подразумевал Игнаций. Люди, слишком невежественные, чтобы постичь диалектический материализм, всегда беспокоятся об ерунде!

Она задумалась, где же скрыт гипотетический «Физлер-156». В окрестностях была лишь парочка зданий, к тому же настолько разрушенных, что в них нельзя было спрятать не только самолет, но даже автомобиль. Он подвел ее к небольшому холму и сказал:

— Мы сейчас стоим прямо на нем.

В голосе его слышалась гордость.

— Прямо на чем? — спросила Людмила, когда он повел ее вниз по другому склону холма.

Они прошли еще немного вбок — и теперь все стало ясно.

— Боже мой! Вы возвели над самолетом плоскую крышу!

Вот это была маскировка, к которой бы даже Советы отнеслись с уважением.

Игнаций заметил восхищение в ее голосе.

— Так мы и сделали, — сказал он. — Нам казалось, что это лучший способ сохранить его.

Она смогла только кивнуть. Они проделали огромную работу, хотя даже не могли летать на самолете, который прятали. Командир партизан вытащил свечу из кармана своего вермахтовского мундира.

— Там темно: земля и сети загораживают свет.

Она подозрительно взглянула на Игнация и коснулась рукояти своего «Токарева». Она не любила, когда мужчины водили ее одну в темное место.

— Только не делайте глупостей, — посоветовала она.

— Если бы я не делал глупости, то разве стал бы партизаном? — спросил он.

Людмила нахмурилась, но промолчала. Наклонившись, Игнаций поднял край маскировочной сетки. Людмила вползла под нее. Затем, в свою очередь, она подержала сетку для польского партизана.

Пространство под маскирующей платформой было слишком обширным, чтобы одна свеча могла осветить его. Игнаций направился к машине. Людмила последовала за ним. Когда слабый свет упал на самолет, глаза ее расширились.

— О, вот какая, — выдохнула она.

— Вы ее знаете? — спросил Игнаций. — Вы можете летать на ней?

— Я знаю эту машину, — ответила она. — Я не знаю пока, смогу ли я летать на ней. Надеюсь, что смогу.

«Физлер», или «шторх», был монопланом с высоко расположенным крылом, немного больше, чем ее любимый «кукурузник», и не намного быстрее. Но если «кукурузник» был рабочей лошадью, то «шторх» — тренированным скакуном. Он мог взлетать и садиться почти на месте, вообще не требуя пространства. Держась против слабого ветерка, он мог зависать на месте, почти как вертолет ящеров. Людмила взяла свечу у Игнация и обошла вокруг самолета, восхищенно изучая огромные закрылки, рули высоты и элероны, которые позволяли машине делать все эти трюки.

Не на каждом «шторхе» было вооружение, но этот располагал двумя пулеметами — один под фюзеляжем, второй за спиной пилота, чтобы огонь из него мог вести наблюдатель. Она поставила ногу на ступеньку, открыла дверь со стороны пилота и взобралась в кабину.

Закрытая кабина была полностью остекленной, и поэтому обзор из нее был гораздо лучше, чем из открытой кабины «кукурузника». Она задумалась: каково это — летать без потока воздуха, бьющего в лицо? Затем поднесла свечу к панели приборов и с изумлением принялась рассматривать. Сколько шкал, сколько указателей… как же летать, если надо все сразу держать в поле зрения?

Все было выполнено по гораздо более высоким стандартам, чем те, к которым она привыкла. Она и раньше видела различное немецкое оборудование: нацисты делали свои машины, как точные часы. Советский подход, напротив, заключался в том, чтобы выпустить как можно больше танков, самолетов, орудий. Пусть они сделаны грубо, что с того? Им все равно предстоит гибель.[14]

— Вы сможете летать на нем? — повторил Игнаций, когда Людмила с заметной неохотой спустилась из кабины.

— Да, думаю, что смогу, — ответила Людмила.

Свеча догорала. Они с Игнацием направились к сетке, под которой следовало проползти. Она бросила последний взгляд на «шторх», надеясь стать наездником, достойным этого красавца.

* * *

С юга Москвы доносился гул выстрелов советской артиллерии, бьющей по позициям ящеров. Отдаленный гул достигал даже Кремля. Услышав его, Иосиф Сталин изменился в лице.

— Ящеры осмелели, Вячеслав Михайлович, — сказал он.

Вячеслав Молотов не обратил внимания на скрытый смысл этих слов. «Это ваш просчет», — словно говорил Сталин.

— Как только мы сможем изготовить еще одну бомбу из взрывчатого металла, Иосиф Виссарионович, мы напомним им, что заслуживаем уважения, — ответил он.

— Да, но когда это произойдет? — строго спросил Сталин. — Эти так называемые ученые все время мне лгали. И если они не начнут действовать быстрее, то пожалеют об этом — и вы тоже.

— А также весь Советский Союз, товарищ генеральный секретарь, — сказал Молотов.

Сталин всегда думал, что все ему лгут. Чаще всего люди действительно лгали — просто потому, что слишком боялись сказать ему правду. Молотов пытался объяснить ему, что после использования бомбы, изготовленной из взрывчатого материала ящеров, СССР еще долгое время не сможет сделать еще хотя бы одну. Но тот не пожелал слушать. Он редко хотел кого-либо слушать. Молотов продолжил:

— Однако, кажется, вскоре мы будем иметь больше такого оружия.

— Я слышал это обещание и прежде, — сказал Сталин. — Я уже устал от него. Когда именно новая бомба появится в нашем арсенале?

— Первая — к лету, — ответил Молотов.

При этих словах Сталин сел и сделал запись для памяти.

— Работа в «колхозе» за последнее время привела к замечательному прогрессу, я рад доложить об этом.

— Да, Лаврентий Павлович сказал мне то же самое. Я рад слышать это, — подчеркнуто сказал Сталин. — Я бы обрадовался еще больше, если бы это обернулось правдой.

— Так и будет, — сказал Молотов.

«Будет еще лучше». Но теперь он начал думать, что благодарить, очевидно, следует Берию. Доставить этого американца в «колхоз 118» оказалось мастерским ходом. Его присутствие и его идеи демонстрировали — иногда очень болезненным образом, — насколько далеко отставала от капиталистического Запада советская исследовательская ядерная программа. Он воспринимал как само собой разумеющееся и теорию, и инженерную практику, которые Курчатов, Флеров и их коллеги только начинали постигать. Но благодаря его знаниям советская программа наконец начала продвигаться.