Великий перелом - Гарри Тертлдав

— Я постараюсь, — с достоинством сказал Страха.

Игер сохранял невозмутимое выражение лица: Страха уже довольно точно истолковывал человеческие эмоции, и Игеру не хотелось, чтобы тот понял, насколько смешным он порой бывает.

Игер сказал:

— Вряд ли мы как-нибудь сможем использовать эту новость, разве что она заставит некоторых из ваших соплеменников задуматься, кем в действительности являются самцы, не употребляющие имбиря. Что-то в этом духе.

— У вас злобно вывернутый разум, Сэм Игер, — сказал Страха.

— Благодарю вас, — ответил Игер.

Страха в испуге резко повернул оба глаза в его сторону и рассмеялся, поняв, что это шутка. Игер предложил:

— Вы можете поговорить с нашими людьми, которые занимаются пропагандой, и спросить, не захотят ли они, чтобы вы выступили по радио по этому поводу. Кто знает, во что это выльется?

— С кем именно? — спросил Страха. — Я сделаю это.

Это не было обычным «будет исполнено» — употребляемым ящерами эквивалентом «есть, сэр!» — но прозвучало более уважительно, чем обычно. Мало-помалу Игер завоевывал у Страхи уважение.

Когда его смена закончилась, он направился к лестнице, чтобы подняться к Барбаре и Джонатану, но наткнулся в холле на Ристина и Ульхасса. Эти двое военнопленных-ящеров были его старыми друзьями, он взял их в плен еще летом 1942 года, когда нашествие ящеров только началось и казалось неудержимым. В данное время они стояли на верном пути превращения в американцев и с гордостью носили свою официальную раскраску, обозначавшую американских военнопленных, — красно-белую с голубым. За прошедшее время они вполне прилично освоили английский язык.

— Эй, Сэм, — сказал Ристин, — как насчет бейсбола после полудня?

— Да, — эхом отозвался Ульхасс. — Бейсбола! — И добавил усиливающее покашливание.

— Может, попозже, не сейчас, — ответил Сэм, на что оба ящера ответили разочарованным шипением.

Благодаря своим быстрым и точным движениям они стали удивительно способными игроками — особенно в середине поля, — и их охотно принимали в игру. Вдобавок малый рост и врожденный наклон вперед обеспечивали их зоной удара размером в почтовую марку, поэтому они хорошо подходили на роль игрока, начинающего игру, — вернее, самца, начинающего игру, — даже если сильный удар по мячу им удавалось нанести нечасто.

— Прекрасная погода для игры, — сказал Ристин, стараясь уговорить Сэма.

Многие солдаты в свободное время играли в мяч, но Ристин и Ульхасс были всего лишь ящерами, которые присоединялись к игре. А Игера зазывали все как профессионального игрока, набравшегося опыта за долгие годы. Но теперь Ристина и Ульхасса все чаще отличали не за их чешую, а за то, как они играли.

— Может быть, попозже, — повторил Сэм. — Сейчас я хочу увидеть жену и сына, если вы не очень возражаете.

Ящеры покорно вздохнули. Они знали, что значит семья для тосевитов, но не ощущали реальности этого — точно так же, как Игер не воспринимал нутром, как много значит для них их драгоценный Император. Он пошел к лестнице. А Ристин и Ульхасс стали отрабатывать подачу. Ристин, который большей частью играл вторым, чертовски быстро выполнял поворот.

На четвертом этаже Джонатан жаловался на несовершенство мира. Слушая его вой, Сэм радовался тому, что живущих на этом же этаже ящеров нет дома и они не слышат шума, который и Сэма временами немного раздражал, а ведь он был человеческим существом.

Плач прекратился внезапно. Сэм знал, что это значит: Барбара дача ребенку грудь. Сэм улыбнулся, открывая дверь в комнату. Он тоже любил груди жены.

Барбара сидела на стуле и кормила Джонатана. Она уже не выглядела такой ужасно измученной, как сразу после родов, но до прежней бойкости было далеко.

— Привет, дорогой, — сказала она, — не закроешь ли дверь тихо? Он может уснуть. Он буйствовал так, что, должно быть, очень устал.

Сэм отметил грамматическую точность речи, характерную для его жены. Он иногда завидовал ее высшему образованию, сам он бросил школу ради бейсбола, хотя ненасытная любознательность заставляла его постоянно изучать грамматику. Барбара никогда не жаловалась на недостаток у него формального образования, но сам он очень страдал.

Джонатан все же уснул. Ребенок подрос, теперь в колыбели он занимал больше места, чем сразу после рождения. Сэм коснулся руки жены и сказал:

— У меня есть для тебя подарок, дорогая. Вообще-то он для нас обоих, но тебе достанется первой. Я удерживался целое утро, поэтому думаю, что смогу подождать еще немного.

Он сумел заинтриговать ее.

— Что у тебя такое? — выдохнула она.

— Ничего особенного, — предупредил он. — Не алмаз и не открытый автомобиль.

Они оба рассмеялись, хотя смех был нерадостным. Пройдет немало времени — если оно вообще когда-нибудь наступит, — чтобы можно было начать думать о прогулке в открытом автомобиле. Он сунул руку в карман и вытащил новую трубку из кукурузного початка и кожаный кисет с табаком.

— Вот.

Она удивленно раскрыла глаза.

— Где ты добыл это?

— Один цветной рано утром был у нас и продавал это, — ответил Сэм. — Он из северной части штата, там еще выращивают табак. Обошлось в пятьдесят баксов, но не беда. Все равно деньги тратить не на что, так почему бы нет?

— Я вовсе не против. Да нет, я — за! — Барбара сунула пустую трубку в рот. — Такую никогда раньше не курила. Я, наверное, похожа на бабушку из южных штатов.

— Милая, для меня ты всегда прекрасна, — сказал Игер.

Выражение лица Барбары смягчилось. Поддерживать у жены хорошее настроение не так уж сложно — в особенности если вы вкладываете смысл в каждое высказываемое слово. Он потыкал пальцем в кисет.

— Ты хотела бы, чтобы я набил трубку для тебя?

— Да, пожалуйста, — сказала она.

У него была зажигалка «Зиппо», заправленная теперь не специальной жидкостью, а самогоном. Он с ужасом думал, что когда-нибудь закончатся кремни, но пока этого не случилось. Он крутанул колесико большим пальцем. Бледное, почти невидимое пламя горящего спирта возникло над нею. Он поднес его к табаку, в чашке трубки.

Щеки Барбары запали, когда она стала втягивать в себя дым.

— Осторожнее. — предупредил Сэм. — Трубочный табак гораздо крепче, чем тот, который в сигаретах, и…

Их глаза встретились. Она закашлялась, словно захлебнувшись.

— …ты в последнее время вообще не курила, — закончил он уже без всякой необходимости.

— Ничего себе! — Ее голос стал скрежещущим. — Помнишь тог отрывок из «Тома Сойера»? «Первые трубки… но когда я потерял свой ножик», что-то вроде этого. Теперь я понимаю, что чувствовал Том. Очень крепкий табак.

— Дай мне попробовать, — сказал Сэм и взял у нее трубку.