Повести л-ских писателей - Константин Рудольфович Зарубин

на Ереван вдали. К вечеру заходят в посёлок, который с обсерваторией рядом. Покупают у местных овечьего сыра, хлеба, вина домашнего из граната. Ужинают, сидя на траве.

Когда на небе показываются звёзды, Милда поворачивается к нашему сложному герою и говорит: «Василий Петрович, у вас отвратительная работа и малоприятная судьба, особенно в будущем. После сегодняшнего дня у вас в жизни, по большому счёту, не будет ничего хорошего. Может, вам лучше просто перестать быть?»

Кагэбэшник думает: «Ага! Беседа принимает поэтический оборот. Умные бабы любят такое. Надо подыграть». Он смотрит на Милду, на звёзды, на дальние огни Еревана. Кивает: «Ну, в общем-то, да, зачем дальше жить. Лучше, чем сегодня, чем с вами, дорогая Милда, вряд ли получится».

Милда ему грустно улыбается. «Вот, – говорит, – я вам и предлагаю как вариант. Если вы до меня дотронетесь, то перестанете быть».

А он, естественно, собрался как раз до неё дотронуться по полной программе. Весь день ходил заворожённый и ждал подходящего момента, чтобы как-то поэлегантней это сделать. Цаца ж всё-таки. Латышская. Английский знает. Монологи произносит.

«Вы, – говорит, – меня искушаете, дорогая Милда? До чего конкретно мне надо дотронуться, чтобы перестать быть?»

Милда вытягивает руку в его сторону и разворачивает ладонью вверх.

«До любой, – говорит, – части меня, которая не прикрыта одеждой. Вот до руки хотя бы. Но вы не торопитесь, вы подумайте. Я никуда не денусь, пока вы не решите».

Кагэбэшник думает: «Ну всё, момент назрел. Более элегантного момента не будет». Он хватает Милду за руку, и в следующий миг, дорогие товарищи, наступает конец армянской части. Дальнейшая судьба кагэбэшника Васи во мраке неоднозначности. Хоть убейте, не помню, чтобы там было сказано прямым текстом, перестал он быть или не перестал.

А неармянская часть была короткая. Страницы три, не больше. Она рассказывала историю американца с конвертом четверть века спустя. В ней упоминалось много точной информации: годы открытия экзопланет, всякие расстояния, орбиты, типы звёзд и так далее. Я это всё, естественно, не запомнила. Вставлю [в свой рассказ] даты и цифры, которые помню из «Википедии» в нашем реальном таймлайне.

Итак, прошло много лет. На календаре девяносто пятый год. Американец болен раком. Он знает, что скоро умрёт, но продолжает заниматься наукой, следить за новостями астрономии. В один прекрасный день приходит известие, что какие-то швейцарцы открыли планету за пределами Солнечной системы. Планета огромная, больше Юпитера, но находится ближе к своей звезде, чем наш Меркурий. Год на ней длится всего четыре с половиной земных дня.

Четыре с половиной дня. Американец вспоминает, что уже слышал когда-то про планету с таким периодом обращения. Много лет назад на конференции в Советском Союзе странная девушка с рыжими волосами дала ему запечатанный конверт и сказала: «Распечатайте, когда откроют большую планету, которая обращается вокруг своей звезды за четыре с половиной дня». Сразу после этого, ещё до окончания конференции, девушка куда-то исчезла. Вместе с ней пропал агент КГБ, который сидел с каменным лицом на всех заседаниях.

Где теперь этот советский конверт? Американец бросается его искать, еле находит в старых бумагах. Открывает. В конверте один тетрадный листок. На листке английский текст и цифры.

Американец читает и не верит своим глазам. На одной стороне листка график открытия экзопланет. «1992 год: такие-то астрономы откроют первую планетную систему вокруг пульсара. Номер пульсара такой-то». «1995 год: первая планета вокруг звезды главной последовательности. Период обращения 4,5 суток, первооткрыватели такие-то, Женевский университет». «1996 год: планета-гигант вокруг одной из звёзд Большой Медведицы, столько-то световых лет от Земли». И приписка: «Я бы продолжила список, но вам, к сожалению, дальше девяносто шестого не понадобится. Смотрите лучше текст на обороте».

Дрожащими руками американец переворачивает листок. На обороте формула Дрейка. Решённая формула Дрейка. Все числа подставлены и перемножены.

Формулу Дрейка, Алина, мы с твоим папой бурно обсуждали ещё в детстве. Грубо говоря, это перечень неизвестных, которые надо как-то узнать и помножить. На выходе получается число цивилизаций в нашей галактике, способных выйти с нами на связь.

Берём частоту возникновения звёзд [в Млечном Пути]. Умножаем на долю звёзд, обладающих планетами. Умножаем на долю планет, которые пригодны для жизни. Потом на частоту возникновения жизни на таких планетах. На частоту возникновения разумных видов. На вероятность того, что разумный вид создаст цивилизацию вроде нашей. Наконец, умножаем всё на среднюю продолжительность жизни подобных цивилизаций. В итоге получаем искомое.

Большинство этих величин для нас до сих пор загадка. Мы не знаем, как часто возникает жизнь, не знаем, как часто разум возникает. Неизвестно, короче, как должна выглядеть решённая формула Дрейка. «Википедия» тут не поможет [восстановить параметры, которые американец увидел на обратной стороне листка]. Но я помню, что в произведении, в решении формулы, был ноль, запятая и несколько нулей после запятой. Думаю, как минимум нуля четыре. Как максимум, наверное, семь. После нулей было что-то нарочито точное: не единица, а несколько разных цифр. Три миллионных, шестьсот двадцать восемь миллиардных – в таком духе. Это, опять же, от балды [пример] – просто ради иллюстрации.

Американец в горе. Он всю жизнь мечтал о контакте с инопланетянами. Он рассчитывал, что в одной только нашей галактике единовременно существует по меньшей мере несколько тысяч цивилизаций, которые готовы принимать и посылать сигналы. А тут, на этом волшебном листочке, той же самой рукой, которая предсказала открытие планет, написано, что [таких цивилизаций] не единица даже, а намного меньше единицы. В сотни тысяч раз меньше. Значит, мы одни, скорее всего, в галактике. Следующая цивилизация нашего типа возникнет… Ну, скажем, через миллион лет она возникнет. Нас тогда давно уже не будет.

На этой душераздирающей ноте повесть заканчивается. Хотя, казалось бы, зачем на этой именно ноте? Ладно, не дождёмся мы приветствий от соседей по галактике. Это и правда грустно. Но Милда же взялась откуда-то со своими предсказаниями? Можно было бы, не знаю, написать [об американце]: «Он вспомнил загадочную советскую девушку с рыжими волосами и прожил то недолгое время, что ему оставалось, в спокойной уверенности…» – и так далее. Можно было дать человеку умереть с чувством исполнившейся мечты.

Монолог Милды

Я не могу адекватно воспроизвести монолог Милды. Даже если бы вчера читала, вряд ли бы смогла. Он занимал несколько страниц и был оформлен одним гигантским абзацем и написан на таком плавном, текучем латышском, которого я нигде не встречала ни до, ни после.

По большому счёту, язык в повести был простой: бытовая лексика, короткие предложения. Были русские вкрапления, чуть ли не матерные,