Ангел Западного окна - Густав Майринк

Словесный поток землекопа внезапно иссяк; кирки снова вонзились в землю, заработали лопаты, прокладывая водосток. Ни слова больше, нельзя было добиться от этих людей.

Мы направились к главной башне, Липотин выступал в роли проводника. Полусгнившая, обитая ржавыми коваными полосами дверь… Когда мы попытались её открыть, она отозвалась пронзительным криком, как зверь, которого внезапно вспугнули во сне. Гнилая, заплесневелая дубовая лестница — видно, когда-то её украшала искусная резьба, — вела наверх, в темноту, нарезанную падавшими из узких бойниц косыми лучами света на равные дольки.

Через открытый сводчатый проход, толстая дощатая дверь которого едва держалась на петлях, Липотин и мы вслед за ним проникли в какое-то маленькое, напоминающее кухню помещение.

Войдя, я невольно попятился…

Там, на деревянном остове, который, как это можно было заключить по свисающим полуистлевшим обрывкам кожи, служил когда-то креслом, сидел труп седовласого старца. Рядом, на ветхом очаге, — глиняный горшок с остатками молока и плесневелая корка хлеба.

Внезапно старик открыл глаза и оцепенел, не сводя с нас немигающего взгляда.

В первый момент я подумал, что это обман зрения: старик был закутан в лохмотья какой-то допотопной ливреи или униформы с золотыми позументами, на пуговицах гербы, желтая пергаментная кожа лица — немудрено было принять его за всеми забытый, мумифицированный труп.

— Господин кастелян не будет против, если мы немного насладимся чудесным видом, который открывается с этой башни? — хладнокровно осведомился Липотин.

Ответ, который он наконец получил на свой вежливо повторенный вопрос, был весьма показателен:

— Сегодня уже не нужно. Обо всём позаботились.

При этом старик непрерывно качал головой — от слабости или в подтверждение своего отказа?

— А что, собственно, уже не нужно? — крикнул Липотин ему в ухо.

— Чтобы вы шли наверх и обозревали окрестности. Сегодня она уже не придёт.

Так, ясно: старик кого-то ждет. Видимо, погруженный в сумеречное состояние, он решил, что мы пришли ему помочь, наподобие тех дозорных, которые заранее предупреждают о приближении гостя… Наверное, о какой-нибудь посыльной, которая носит ему эту скудную пищу.

Княгиня достала кошелек, торопливо сунула Липотину золотой:

— Пожалуйста, дайте бедняге. Он, очевидно, душевнобольной. И… и пойдёмте отсюда!

Внезапно старик обвёл нас недоуменным, словно только сейчас увидел, взглядом, направленным куда-то поверх наших голов.

— Так и быть, — пробормотал он, — так и быть, ступайте наверх, Может, госпожа и вправду уже в пути.

— Какая госпожа? — Липотин протянул старику монету, но тот поспешно отвёл его руку:

— Никакого вознаграждения не нужно. Сад в порядке. Госпожа будет довольна. Только бы она поскорей возвращалась! Ведь зимой я больше не смогу поливать цветы. Я жду уже… уже…

— Ну-ну, и сколько же, дедушка?

— Дедушка? Это я-то? Разве вы не видите, что я молод? Когда ждёшь — не стареешь.

И хоть это звучало почти как шутка, грешно смеяться над выжившим из ума стариком, кроме того, что-то тут было не так…

— А как давно вы уже здесь, добрый человек? — не моргнув глазом, продолжал допытываться Липотин.

— Как… давно?.. Откуда мне знать? — старец покачал головой.

— Ну, должны же вы были когда-то сюда прийти! Подумайте! Или, может быть, вы и родились в Эльзбетштейне?

— Да, конечно, сюда наверх я пришёл. Что верно, то верно. И слава Богу, что пришёл. А вот когда?.. Нет, время не исчислишь.

— А не могли бы вспомнить, где вы жили раньше?

— Раньше? Но раньше я нигде не жил.

— Приятель! Если не здесь в замке, то где-то вы были рождены?

— Рождён? Я утонул и никогда не рождался…

Чем бессвязней звучали ответы сумасшедшего садовника, тем больше вселяли они в меня какую-то смутную тревогу и тем навязчивей и мучительней становился зуд любопытства, удовлетворить который можно было, лишь проникнув в тайны этой разбитой жизни — скорее всего, весьма тривиальные и малоинтересные. Мне вспомнились слова рабочего: «Он всё время копается в земле». Быть может, старик — кладоискатель, на почве сей и свихнулся?

Яна и Липотин, похоже, тоже сгорали от любопытства. Лишь княгиня стояла в стороне с таким высокомерно-брезгливым выражением на лице, какого я ещё у неё не замечал, и безуспешно пыталась убедить нас идти дальше.

Липотин, которому последние слова безумца тоже как будто ничего не объяснили, вскинув бровь, уже собрался задать новый, хитроумно составленный вопрос, как старик заговорил вдруг сам — скороговоркой, без всяких видимых причин, словно по приказу, как автомат; должно быть, случайно задели какую-то шестеренку в механизме его памяти, которая теперь стала раскручиваться сама по себе:

— Вот-вот, потом я вынырнул из вод… Зелёных-зелёных… Всплыл как пробка, прямо вверх… Сколько же я земель исходил, сколько странствовал, пока не услышал о королеве Эльзбетштейна. Вот-вот, тогда-то я, слава Богу, и пришел сюда. Я ведь садовник. А потом копал… до тех пор, пока… Слава Богу! И сейчас, как мне и было сказано, слежу за парком. Для неё, для королевы. Хочу обрадовать её, когда вернется, понимаете? Ну теперь как будто полная ясность! Так что вот, ничего удивительного тут нет!

Но моя необъяснимая тревога только ещё больше усилилась. Непроизвольно сжал я руку Яны, словно её ответное пожатие могло каким-то образом успокоить и поддержать. Гримаса слепого, фанатичного упрямства, свойственного дрессировщикам и инквизиторам, исказила лицо Липотина, согнав с его губ ироничную усмешку.

— Может, вы нам наконец скажете, почтеннейший, кто она, эта ваша госпожа? Чем черт не шутит, а вдруг мы что-нибудь о ней знаем!

Старик энергично замотал головой, но, видно, мышцы шеи уже плохо повиновались ему, так как его поросший седыми космами череп болтался во все стороны, и понять, что это — знак согласия или решительного протеста, было уже нельзя. А те хриплые звуки, которые вырывались из его горла, в равной степени могли означать и отказ, и приступ безумного хохота.

— Моя госпожа? Кто знает мою госпожу?! Хотя…— он повернулся сначала ко мне, — думаю вы, господин, — а потом к Яне, — и эта юная леди. Вы, как я на вас погляжу, знаете её хорошо. Да, да, сразу видно. Вы, юная леди…

И сбился на нечленораздельное бормотание, однако, словно судорожно пытаясь что-то вспомнить, не спускал с Яны глаз — буквально впился в нее взглядом.

Она, будто притянутая этим взглядом, шагнула к сумасшедшему садовнику, и тот своей неверной рукой хотел было схватить край её одежды, но поймал лишь небрежно переброшенный через плечо плащ. Он с благоговением прижал его к груди, черты лица осветились каким-то чудесным внутренним светом, душа безумца, казалось, очнулась, но лишь на мгновение, — и снова забылась мёртвым сном, а по лицу старика разлилось неописуемо жуткое выражение полной пустоты.