Размышления перед казнью - Вильгельм Кейтель

Гитлер был умиротворен, о чем он сам сказал мне по возвращении. Но тем сильнее оказалась критика им своего друга Рейхенау, который, уже приняв командование этой группой армий, в беседе с фюрером сделал ряд резких выпадов против ОКХ и других лиц высшего командования. Рейхенау решил использовать ситуацию для травли всех и вся, кто был ему не по нраву. Но эффект оказался прямо противоположным, иначе Гитлер не сказал бы мне вторично, что его оценка Рейхенау была правильной: на пост главнокомандующего сухопутными войсками он не годится. Теперь я уже наверняка знал, что Гитлер не назначит его на этот пост, если Браухичу придется уйти.

На севере в начале декабря фюрер, вопреки намерениям ОКХ, предпринял удар на Тихвин, но для противника он не явился внезапным и потому заранее был обречен на неудачу.

Даже если бы Тихвин удалось взять, удержать его было невозможно. От намеченной цели операции (а она заключалась в том, чтобы выходом к Ладожскому озеру перерезать связь Ленинграда с тылом и установить связь с финнами) пришлось отказаться. Фельдмаршал фон Лсеб во время ряда телефонных разговоров, которые мне удалось услышать, просил фюрера предоставить ему свободу действий; он упорно, но безуспешно настаивал на своевременном отводе войск на этом участке за р. Волхов для сокращения линии фронта и сохранения сил в резерве. В результате враг взял обратно все, что нельзя было удержать. В конце концов Лееб явился в штаб-квартиру фюрера и попросил отставки: слишком стар, да и нервы уже не выдерживают такой нагрузки. Он был снят по собственному желанию, поскольку это вполне устраивало Гитлера.

На самом же деле Гитлер принес в жертву командующих группами армий для того, чтобы иметь под рукой «виновников» первых поражений. Он не желал взять на себя действительный (собственный) грех с тайной надеждой, как мне известно, изобразить это дело для «истории» в благоприятном для себя свете.

Эти первые, хотя и имевшие важное значение, кризисы в те дни довольно бесшумно закончились ввиду неожиданного вступления в войну Японии и вызванного этим оптимизма406.

Я, как и прежде, категорически не согласен с домыслом, будто Гитлер знал об этом шаге Японии и оказал на нее какое-либо влияние. Так притворяться не смог бы даже и величайший актер — он верил в честность переговоров, ведшихся Японией в Вашингтоне, и Пёрл-Харбор его совершенно ошеломил.

Мы с Йодлем были в ту ночь очевидцами, как он (пожалуй, единственный раз за всю войну!) ворвался к нам с телеграммой в руках. У меня сложилось такое впечатление, что война между Японией и Америкой избавила фюрера от кошмара. Во всяком случае, ослабила то напряжение, которое мы испытывали в ожидании последствий уже существовавшего латентного состояния пребывания Америки в состоянии войны.

В ОКХ, даже прежде чем решились высказать это фюреру, уже нс верили в то, что еще до полного наступления зимы удастся добиться главного, окончательного успеха — захвата [советской] столицы407. Давали себя знать не только усталость войск, не имевших со времени сражения под Брянском и Вязьмой никакого отдыха, но и постоянно усиливавшиеся холода, а также отсутствие зимнего обмундирования.

Браухич, справившись с сердечным приступом, сохранявшимся в секрете, отправился на несколько дней на фронт и, как я узнал позже, обсуждал вопросы, куда отвести линию фронта для зимней позиции, если наступление, как того опасались, уже не приведет к прорыву, и как создать резервы за сокращенной линией фронта — опять же на случай неотвратимости подобных мер408. По моему разумению, долг высшего командования — заблаговременно задумываться над такими вещами.

Новый сердечный приступ в сочетании с истощением нервной системы у Браухича, испытывавшего глубокую внутреннюю горечь, опять вынудил его несколько дней пролежать в постели.

Само собой разумеется, Гальдер, ежедневно являвшийся к фюреру для доклада обстановки, информировал последнего о всех происходящих событиях. Было ясно, что и Гитлер тоже осознавал возникающий кризис, но тем не менее упрямо сопротивлялся соображениям ОКХ в том виде, в каком их докладывал Гальдер409.

Тем временем мороз все усиливался, что привело к значительному сокращению личного состава войск [из-за обморожений]. Гитлер предъявил ОКХ тяжелейшее обвинение в том, что оно не позаботилось заранее о своевременной выдаче зимнего обмундирования, окопных печек и т.п.410. А ведь он знал, что доставка на фронт [зимнего обмундирования и оснащения] в ходе непрерывного сражения, для которого уже не хватало боеприпасов и продовольствия, в условиях существующего кризиса... [была просто невозможна]. С каждым днем холода становились все сильнее, росло количество обмороженных, мы все больше теряли танков из-за размораживания системы охлаждения и т.п. Все это в конце концов заставило фюрера осознать: о продолжении наступления нечего больше и думать.

Тот, кто не пережил тех дней, не может представить себе состояние фюрера, сила воображения и военная проницательность которого позволили ему видеть надвигающуюся катастрофу (но вместе с тем он не желал внять предупреждениям о ней своих сотрудников), не способен представить себе и то, как Гитлер искал виновников, якобы забывших свой долг, не обеспечивших войска, и одновременно приводил [в свое оправдание] всевозможнейшие веские причины411. И хотя истинные причины были очевидны: недооценка сопротивления противника и опасности оказаться в зимних условиях в конце предназначенного для наступления времени года, перенапряжение сил войск, которые с октября непрерывно вели бои при недостаточном снабжении, — все это замалчивалось.