Тысяча Имен - Джанго Векслер

– Но если ты используешь этот свой наат сейчас, с Бобби, мне помочь уже не сможешь, – уточнила Винтер.

Феор вновь кивнула с несчастным видом.

– Действуй, – велела Винтер. – Мне просто придется уж как- нибудь выживать самой.

Она не могла бы сказать, когда именно начала принимать все это всерьез. Видимо, в тихой непреклонной вере Феор было что-то заразное. «Что ж, если это ее утешит, я подыграю ей», – думала Винтер. Непросто помнить, что, несмотря на серьезность, приобретенную за время служения в храме, Феор все еще оставалась ребенком.

– Хорошо, я сделаю это, – сказала Феор и с напором, словно споря с кем-то невидимым, повторила: – Сделаю! – В неярком свете, сочившемся сквозь брезент палатки, ее смугло-серое лицо казалось мраморным. Она обернулась к Винтер: – Мне нужна чаша с водой.

– Не уверена, что смогу добыть чашу, – отозвалась Винтер. – Котелок подойдет?

Феор сняла крышку с котелка, посмотрела внутрь и кивнула. Затем она обвела оценивающим взглядом палатку и повернулась к пологу, который прикрывал вход.

– Ты должна позаботиться о том, чтобы меня ни в коем случае не прервали. Не дай никому отвлечь меня от нее, понятно? Что бы ни случилось.

– Не думаю, что сюда кто-нибудь ворвется без спроса… – начала Винтер.

– Что бы ни случилось! – с нажимом повторила Феор. – Даже если… даже если сюда явится сам король Вордана. Этого нельзя допустить. Речь не только о ее жизни, но о моей тоже и… о многом другом.

– Ладно. Если сюда заявится его величество, я скажу ему подождать. – Винтер перехватила убийственный взгляд Феор и взмахнула руками. – Хорошо, понимаю!

– Когда все закончится, – продолжала девушка уже спокойней, – я, скорее всего, засну. И проснусь не сразу. Не пугайся.

– Усвоила, – сказала Винтер. – Что-нибудь еще?

Феор неловко поежилась:

– Это будет… в каком-то смысле все равно что зажечь маяк в темноте. Колдун, который следует с вашей армией, непременно заметит это. И возможно, станет выяснять, что происходит.

Винтер хотела было возразить, но убежденность девушки в том, что с ворданайским войском следует маг, казалась незыблемой. Потому она просто кивнула и села на полпути между убогим ложем Бобби и входом, готовая перехватить любого, кто бы ни явился, будь то король или колдун. Увидев это, Феор, похоже, успокоилась, с трудом подняла здоровой рукой котелок с водой и поставила его на пол, рядом с головой Бобби. Потом девушка закрыла глаза, погрузила пальцы в воду и замерла.

Не сразу Винтер осознала, что Феор заговорила. Губы хандарайки едва шевелились, и легчайший шепот, слетавший с них, почти не вызывал колебаний в сухом неподвижном воздухе. Тем не менее шелестящий приглушенный речитатив все звучал и звучал, едва доступный пониманию. Что-то шевельнулось в воздухе, словно откликаясь на этот звук. Брезентовые зыбкие стены палатки по-прежнему окружали их, но само место неуловимо менялось до тех пор, пока Винтер не показалось, будто она находится в просторном каменном чертоге. Ей представлялось, что стоит шевельнуться или произнести хоть слово – и гулкое эхо часами будет повторять этот звук.

Винтер и прежде доводилось видеть, как хандараи молятся, но то было вполне заурядное зрелище. Безусловно, обилие богов, их причудливые имена и раскрашенные изваяния придавали местным обрядам экзотический оттенок, но в основе своей они ничем не отличались от служб, которые можно увидеть в любой сельской церкви Вордана. «Убереги меня от болезни и увечья, защити мою семью, даруй мирную жизнь и процветание». Все то же самое, только просили об этом не одного бога, а многих. Проповеди священников различались, но наставления верующим в них были одинаковы: уважительно внемлите вышестоящим, живите праведно, почитайте богов. Единственное серьезное отличие, которое до сих пор удалось обнаружить Винтер, – среди хандарайских священнослужителей были женщины, и одевались они гораздо лучше.

То, что происходило сейчас, нисколько не походило на обычные службы. Архаичный диалект хандарайского языка, которым пользовались в религиозных обрядах, грамматически сложный и труднопроизносимый, все же был доступен пониманию. Когда голос Феор постепенно зазвучал громче, Винтер начала различать отдельные слова, но они не были похожи ни на один известный ей язык. Винтер даже сомневалась, что такие слова существуют на самом деле. Девушка говорила, не останавливаясь, даже не переводя дыхания. Каждый слог перетекал в следующий, струясь непрерывным потоком бессмыслицы, и все же…

И все же Винтер казалось, что она почти понимает сказанное. Слова Феор обладали смыслом настолько прозрачным, что он маячил совсем близко, почти постижимый, лишь самую малость ускользающий. Как будто – мелькнула нелепая, но, как ни странно, верная мысль – нечто, заключавшееся в этих словах, хотело, чтобы Винтер поняла их смысл, потянулась к нему разумом, погрузилась в него, как погружают руку в ледяной поток.

Феор вынула руку из котелка. Вода должна была капать с ее пальцев, но на деле прильнула к коже, облекла ее, словно прозрачная смола. Вокруг девушки сгустились тени, дневной свет, наполнявший палатку, потускнел, преобразившись в сумерки, и в этом полумраке стало видно, что вокруг пальцев Феор пляшут и мечутся искорки света.

Не прерывая напевной монотонной речи, девушка подалась вперед и кончиком указательного пальца поочередно коснулась сомкнутых век Бобби. Винтер едва не вскрикнула. В тех местах, где влажный палец Феор прикоснулся к коже Бобби, вспыхнуло свечение, изменчивая дымка, непрерывно менявшая оттенки – от ослепительно-голубого до тошнотворно-зеленого, словно краска, которую как следует взболтали в ведре. Феор остановилась, ни на миг не переставая бормотать, вгляделась в это свечение и принялась осторожно чертить пальцем по коже.

Всюду, где она прикасалась, возникало все то же причудливое свечение. Одна за другой, линии аккуратно складывались в узор, который, начиная с глаз Бобби, покрывал ее лицо, шею, расходился по плечам. То была внешне бессмысленная, сложная и асимметричная схема, которая наносилась на кожу девушки с геометрической точностью, словно принимая в расчет контуры ее тела. Светящиеся линии становились шире, истончались, завершались и начинались снова, но ни разу не пересеклись, даже не соприкоснулись, как бы близко друг к другу ни располагала их Феор.

Хандарайка провела ладонью вдоль рук Бобби, под подбородком и над ключицей, над небольшими округлостями груди. То ли полумрак в палатке сгустился еще сильнее, то ли ярче засиял начертанный на коже узор – но все прочее отступило, поблекло. Все, кроме этих светящихся линий и голоса Феор, становившегося громче. Каждый произнесенный слог отдавался эхом, словно хандарайка держала речь с кафедры громадного собора. Даже тело Бобби словно растаяло во мраке, остался лишь узор, паутина сияния, парившая в пустоте. Снова Винтер охватило странное чувство, что во всем этом есть должный порядок, некий смысл, который взывал к ее пониманию из самого хаоса.

Наконец Феор с необычайной торжественностью повернула ладонью вверх правую руку Бобби и прижала ее к своей. Между ними вспыхнул яркий свет, и, когда Феор отняла свою руку, в ослепительном сиянии, которое охватило ладонь Бобби, померкло даже свечение прочих линий узора. Монотонный речитатив Феор взмыл до пределов громкости, звук ее голоса обрушивался на них, как волны обрушиваются на скалистый берег, и в нарастающем реве едва не потонуло единственное слово, которое распознала Винтер: