Замок Орла - Ксавье Монтепен

Однако горячее, неотвратимое желание распознать скрытую от меня истину вернуло мне силы, а вместе с ними и неутолимую жажду свободы. По двадцать раз на дню слышал я за стеной моего каземата непонятный шум: дожно быть, это слуги или конюхи приходили к водосборнику. Мне казалось, что если б я сумел пробить стену в этом месте, то смог бы убежать…

Из ржавого железного ошейника, валявшегося на полу, я смастерил некое подобие резца – и взялся за дело… Работа была титанической. У меня ушли, нет, не дни и даже не месяцы, а годы на то, чтобы проделать узенькую щелочку в глыбе гранита, о который крошилось даже железо.

Наконец я совершил то, к чему стремился, не жалея сил! Я одолел гранитную твердь.

И можете себе представить отчаяние, овладевшее мной, когда я увидел, что единственным результатом всех моих усилий, всех моих трудов стала не одна темница, а две!

Как я пережил столь ужасное разочарование?.. Сказать по правде, даже не знаю. Могу предполагать лишь одно: Господь, зная, что вы даруете мне свободу, не захотел моей смерти…

Вот и вся история моего заточения, капитан. Так что теперь вы, надеюсь, понимаете, какое место в моей душе занимают два этих чувства: безграничная признательность вам и неугасимая ненависть к Антиду де Монтегю!..

На этом Тристан де Шан-д’Ивер смолк.

А Лакюзон погрузился в глубокие мрачные раздумья – и в течение нескольких минут тоже хранил молчание.

– Мессир, – наконец заговорил он, – вы могли, сидя в подземной темнице, сосчитать точное время вашего заточения?

– Да, – ответил старый барон. – Для меня это было своего рода развлечение – подсчитывать годы, месяцы и дни, я даже нашел способ избежать малейшей ошибки в счете…

– И как же это у вас вышло?

– Каждую неделю я делал по зарубке на скале.

– Тогда вам нетрудно уточнить и время, когда произошла странная сцена – не то сон, не то явь, – когда владетель Замка Орла надругался над той несчастной девушкой.

– Это проще простого.

– Тогда скажите, прошу вас.

Тристан де Шан-д’Ивер ненадолго задумался, потом сказал:

– Та сцена, должно быть, произошла в мае 1619 года.

– Ах!.. – вздохнул Лакюзон и тихо прошептал: – А ведь Эглантина родилась в замке Орла в феврале 1620-го!.. Теперь нет ни малейших сомнений, что она – дочь Бланш де Миребэль и этого мерзаца, Антида де Монтегю!

Старый барон собрался было полюбопытствовать, почему капитан его об этом спросил.

Но не успел.

В это время Маги, которая по-прежнему шла впереди двух наших героев, спустилась на дно узкого овражка – там она остановилась напротив высокой, гладкой скалы, подножие которой буквально утопало в зарослях дрока и еще какого-то вечнозеленого колючего кустарника.

– Мессир, – обратился к Тристану Лакюзон. – Мы уже у цели, и, чтобы сохранить верность клятве, которая связывает меня, я вынужден завязать вам глаза… Нет нужды прибавлять, что, как только полковник Варроз и преподобный Маркиз узнают вас, они предоставят мне право больше ничего не скрывать от вас.

– Что бы вы ни делали, капитан, все к лучшему, – ответил Тристан, склоняя свою седую голову перед Лакюзоном, который уже был готов завязать ему глаза.

Маги раздвинула кусты, прикрывавшие сплошной сетью подножие скалы, и за ними, внизу, показался узкий проем, куда можно было пролезть только на карачках.

Старуха полезла в ту расселину первой. Капитан пропустил Тристана де Шан-д’Ивера вперед, потом сдвинул обратно и оправил кусты и последовал за бароном.

Через двадцать шагов можно было уже встать на ноги и идти дальше, не пригибая головы. Подземный сводчатый проход мало-помалу расширялся, превращаясь в галерею.

– Мессир, – спросил Тристана капитан, – вы смогли бы один и без наводок отыскать проход, через который мы вошли?

– Нет, конечно, – ответил старый барон.

– Вы клянетесь?

– Даю слово чести.

– В таком случае ничто не мешает вам снять повязку. Я не нарушил правил, поскольку вы не знаете тайну пещеры.

Тристан сорвал с глаз платок и, отдав его молодому командиру, сказал:

– Если честно, капитан, так-то оно лучше… Разве можно объяснить словами, насколько опостыла мне тьма за столько лет, проведенных в подземелье?..

Сводчатый проход, напомним, становился все шире перед нашими ночными странниками; влажный, холодный воздух, овевавший их лица, затруднял дыхание. Их тихая поступь отдавалась странным гулким эхом вдали, пробуждавшим сонмы других звуков, будто затаившихся в расщелинах скальной породы.

Галерея, по которой наши герои продвигались вперед, довольно резко шла под уклон, а ее свод меж тем становился все шире и выше, и в один прекрасны миг галерея прератилась в громадную залу. Свод ее скрывался где-то в незримой вышине, куда не доставали отсветы факела.

Тишина, царившая в зале, совсем не походила на убаюкивающее безмолвие ночи – приятное и успокаивающее затишье спящей природы, которое лишь изредка нарушит смутный шепот жизни, готовой вот-вот возродиться вновь… Нет, то была зловещая тишина – мертвая, могильная… Лишь время от времени где-то слышался зауныный писк летучей мыши, оторвавшейся от скального выступа и на лету выписывающей в тяжелом воздухе причудливые зигзаги.

Тени бесконечных сталактитов складывались на стенах пещеры в странную вереницу грозных призраков и чудищ, похожих на жутких гаргулий средневековых соборов и монастырей.

В дальнем конце залы подземная река медленно и бесшумно несла по песчаному руслу свои воды, казавшиеся в полумраке черными, как чернила, и густыми, как масло.

Трое наших путников перебрались через речку, перескакивая с камня на камень, и вслед за тем попали в другую галерею – она понижалась и сужалась перед ними и в конце концов вдруг закончилась тупиком. Дальше дорогу преграждала гранитная глыба, как будто отколовшаяся от свода.

– Вот и пришли, мессир, – сказал Тристану капитан.

– Пришли! – повторил тот. – А мне уж показалось, что мы заплутали в этом бесконечном подземном лабиринте…

– Сейчас увидите…

Лакюзон взял факел из рук Маги и осветил барону несколько выемок, достаточно глубоких, чтобы в них можно было вставить ноги и руки: впадины были выдолблены в гранитной глыбе наподобие лесенки. Погасив факел, теперь уже ненужный, молодой человек полез вверх первым.

С верхушки глыбы, чуть ли не упиравшейся в свод, можно было разглядеть чрево Гангоновой пещеры – там, вдалеке, мерцали слабые отсветы бивачных костров, разожженных горцами.

Капитан спустился вниз, за ним – Тристан и старуха.

Лакюзон поднес два пальца к губам и громко свистнул особым посвистом, служившим партизанам сигналом, который серые со шведами, к их ужасу, не раз слышали на поле битвы. В тот же миг в пещере все зашумело и пришло в движение: горцы с криками радости кинулись туда, откуда, как они знали, должен был появиться их любимый молодой командир. Гарба, подоспевший первым, в порыве чувств бросился Лакюзону на шею и воскликнул: