Крестоносцы - Генрик Сенкевич

Збышко прервал свой рассказ, ожидая, что Юранд что-нибудь скажет; но тот молчал, и юноша стал рассказывать дальше:

— На охоте с Божьей помощью спас я от тура княгиню и Дануську. И княгиня мне сказала тогда: «Не станет теперь Юранд противиться, как же не отплатить тебе за твой подвиг?» Но без вашего родительского благословения я тогда и не помышлял на Данусе жениться. Да и как мне было жениться, когда лютый зверь помял меня так, что я жив остался только чудом. А потом, вы знаете, приехали эти люди за Дануськой, будто бы в Спыхов хотели её увезти, а я и с постели ещё не вставал. Думал, что никогда уж её не увижу. Думал, что возьмете вы её в Спыхов да и отдадите там за кого-нибудь замуж.

Ведь в Кракове вы мне не дали согласия… Ну, а я уж думал, что смерть моя близко. Господи боже мой, что это была за ночь! Одна тоска да печаль! Думал я, уедет она, и закатится для меня красное солнышко. Вы поймите любовь мою и муку мою поймите…

На мгновение у Збышка голос задрожал от слез, но сердца он был мужественного и совладал с собою.

— Эти люди, — продолжал он, — за нею приехали вечером и тотчас хотели её увезти; но княгиня велела им ждать до утра. Тут-то меня и осенило: поклонись в ноги княгине и проси её отдать тебе Дануську. Думал: помру, хоть одна мне будет утеха. Вспомните, что Дануська должна была уехать, а я оставался больной и ждал смерти. Не было у нас времени просить вашего согласия. Князь уехал уже из лесного дома, и княгиня не знала, на что решиться, не с кем было ей посоветоваться. И все же смиловались они надо мною с ксендзом, и обвенчал нас отец Вышонек с Дануськой… Божья власть, божий закон…

Юранд прервал его глухим голосом:

— И Божья кара.

— За что же карать нас? — спросил Збышко. — Вы только про то подумайте, что до венца прислали людей за Дануськой, и хоть повенчал бы нас ксендз, хоть нет, все едино её увезли бы.

Но Юранд снова ничего не ответил и ехал вперед угрюмый, замкнувшись в себе, и лицо у него стало каменное, так что Збышко, который сперва почувствовал облегчение, как всегда, когда человек откроет тайну, которую долго хранил, испугался в душе и подумал с тревогой, что старый рыцарь затаил теперь гнев и что отныне они будут друг другу чужими, будут врагами.

Гнетущая тоска легла ему на сердце. С того времени, как уехал он из Богданца, никогда ещё не было ему так тяжело. Он думал теперь, что нет никакой надежды на примирение с Юрандом и, что ещё хуже, на спасение Дануськи, что все пошло прахом и что впереди его ждут ещё горшие беды, ещё горшая ждет его участь. Но такая уж была его натура, что недолго он предавался унынию, тотчас овладели им гнев, желание спорить, сражаться. «Он не хочет дать своего согласия, — сказал про себя Збышко об Юранде, — что ж, коли рознь, так рознь, будь что будет!» Он готов был в эту минуту схватиться даже с Юрандом. Одно им владело желание — сразиться с кем угодно и за что угодно, только бы что-нибудь делать, только бы дать выход своему гневу, горьким своим сожалениям, только бы найти хоть какое-нибудь облегчение.

Тем временем они подъехали к корчме на распутье, которая называлась «Светлячком»; возвращаясь от князя в Спыхов, Юранд всегда останавливался в этой корчме, чтобы дать отдохнуть людям и лошадям. Он невольно сделал это и сейчас. Через минуту оба они со Збышком уже входили в отдельную комнату. Вдруг Юранд остановился перед молодым рыцарем и, впившись в него глазами, спросил:

— Так это ты ради неё сюда приехал?

Тот жестко ответил:

— Думаете, я стану отказываться?

И устремил на Юранда глаза, готовый на вспышку гнева ответить такой же вспышкой. Но лицо старого воина выражало не злобу, а одну лишь бесконечную печаль.

— И дочку мою ты спас? — спросил он через минуту. — И меня откопал из-под снега?

Збышко с изумлением посмотрел на старого рыцаря, опасаясь, не мутится ли у него ум. — Юранд повторял те же вопросы, которые уже задавал ему раньше.

— Присядьте, — сказал юноша, — я вижу, вы ещё очень слабы.

Но Юранд положил Збышку руки на плечи и вдруг крепко прижал изумленного юношу к груди; опомнившись, тот обнял старого рыцаря, и они долго сжимали друг друга в объятиях, связанные общей бедою и общей горькой участью.

Когда они выпустили друг друга из объятий, Збышко обхватил ещё руками колени старого рыцаря и со слезами на глазах стал целовать ему руки.

— Вы не станете больше противиться? — спросил он.

— Я потому противился, — ответил Юранд, — что обещал её Богу.

— Вы обещали её Богу, а Бог мне. Такова его воля!

— Такова его воля! — повторил Юранд. — Но теперь нам надо молить его о милосердии.

— Кому же Бог поможет, как не отцу, который ищет свое дитя, как не мужу, который ищет свою жену? Не станет же он помогать разбойникам.

— А все-таки её похитили, — возразил Юранд.

— Так вы отдадите крестоносцам де Бергова.

— Я отдам все, чего они пожелают.

Но при мысли о крестоносцах в нем проснулась вдруг старая ненависть, злое чувство, как пламя, охватило его, и он прибавил сквозь зубы:

— А в придачу они получат то, чего не желают.

— Я тоже поклялся отомстить им, — произнес Збышко, — но сейчас нам надо спешить в Спыхов.

И он стал торопить с отъездом. Когда слуги покормили коней и сами немного отогрелись в тепле, поезд снова тронулся в путь, хотя на дворе уже сгущались сумерки. Путь предстоял ещё дальний, к ночи крепчал мороз. Юранд со Збыщком ещё не совсем поправились и ехали поэтому на санях. Збышко рассказал старому рыцарю про своего дядю Мацька, про то, как скучает он без старика и как жалеет, что нет его с ними, потому что им очень пригодились бы его храбрость и, главное, хитрость, которая в борьбе с такими врагами нужна, пожалуй, больше, чем храбрость. Затем он обратился к Юранду и спросил у него:

— А вы хитрый?.. Я что-то совсем не умею хитрить.

— Да и я не умею, — ответил Юранд. — Не хитростью воевал я с ними, а вот этой рукой, а направляла её та мука, что принял я от них.

— Да, я понимаю, — сказал молодой рыцарь, — я понимаю, потому что люблю Дануську и её похитили у меня. Если только, упаси Бог…

Он не кончил, ибо при одной мысли о том, что может статься, почувствовал, что не человеческое, а волчье сердце бьется у него в груди. Некоторое время они молча ехали по белой, залитой лунным светом дороге; но вот Юранд заговорил словно с самим собою:

— Ну, было бы за что мстить мне, я бы ничего не сказал! Ей-ей, не за что было! Я с ними дрался в открытом бою, когда с посольством от нашего князя ходил к Витовту; но дома я был их добрым соседом… Бартош Наленч[79]захватил сорок рыцарей, когда те ехали к ним, заковал в цепи и вверг в подземелье в Козмине[80]. Полвоза денег пришлось крестоносцам отвалить за них. А когда ко мне заезжал по дороге немец, так я его как рыцарь рыцаря принимал и не отпускал без даров. Не раз и крестоносцы наезжали ко мне через болота. Не терпели они от меня никаких обид, а такое мне учинили, чего я и сейчас самому лютому своему врагу не учинил бы.