Поправка-22 - Джозеф Хеллер

— Она собирается уходить, — невнятно промямлил Нетли. — Она не хочет оставаться.

— Так приплати ей и пользуйся до самого вечера, — посоветовал ему Йоссариан.

— Да она вернула мне все деньги, — признался Нетли. — Я ей надоел, и она решила поискать кого-нибудь другого.

Надев туфли, девица на мгновение замерла, предлагая себя угрюмым взглядом Йоссариану и Аафрею. Тонкий свитер соблазнительно облегал ее массивную, но высокую грудь и крутые бедра. Ненавистно отдающийся взгляд разбудил в Йоссариане страстное желание. Он встряхнул головой.

— Грязную подстилку и выкинуть не жалко, — равнодушно заметил Аафрей.

— Не говори так о ней! — просительно, но с гневным укором запротестовал Нетли. — Я не хочу ее отпускать.

— А что в ней такого особенного? — дурашливо осклабился Аафрей. — Шлюха, она шлюха и есть.

— И не называй ее шлюхой!

Девица безучастно пожала плечами и, чуть помедлив, легко шагнула к выходу из комнаты. Нетли суетливо бросился вперед и распахнул перед ней дверь. Когда она ушла, он горестно оцепенел, и на его выразительном лице явственно проступила глубокая печаль.

— Не горюй, Нетли, — с нарочитым сочувствием сказал Йоссариан. — Ее, наверно, можно будет найти. Мы же знаем, где ошиваются римские шлюхи.

— Пожалуйста, не называй ее так, — чуть не плача, взмолился Нетли.

— Прости, парень, — пробормотал Йоссариан.

— На улицах полно таких же смазливых шлюх, — бодро объявил Аафрей. — Хотя эту даже и смазливой не назовешь. — В его самодовольном смешке продребезжало многоопытное презрение. — А ты бросился открывать ей дверь, будто влюбленный.

— Я, наверно, и правда влюбился, — смутившись, но как бы думая о чем-то другом, сказал Нетли.

— Хо-хо-хо-хо! — звучно захохотал Аафрей. Он сморщился так, что его розовато-округлый лоб набух широкими мягкими складками, и принялся в шутовском изумлении смачно хлопать себя ладонями по бокам, обтянутым дорогой материей зеленоватого с прожелтью мундира. — Сильно сказано, малыш! Ты — влюбился — в эту? Ох и сильно же сказано, малыш! — У Аафрея было назначено на этот вечер свидание с девицей из службы Красного Креста, которая окончила шикарный аристократический колледж в Америке, а ее отец владел крупным химическим заводом. — Вот девушка для любви, — наставительно проговорил Аафрей, — не то что твоя потаскуха. К тому же она, похоже, всю войну не мылась.

— А мне наплевать! — в отчаянии вскричал Нетли. — И вообще заткнись! Я и разговаривать с тобой об этом не хочу!

— Заткнись, Аафрей, — сказал Йоссариан.

— Хо-хо-хо-хо! — продолжал веселиться Аафрей. — Представляю, что сказали бы тебе отец и мать, если б узнали про твои шашни с грязными проститутками вроде этой. Ведь родители у тебя чрезвычайно почтенные люди.

— А они не узнают, — решительно объявил Нетли. — Верней, узнают только после нашей свадьбы.

— Вашей свадьбы? — вконец развеселился Аафрей, и его солидное похохатывание обрело снисходительный оттенок. — Совсем, глупенький, зарапортовался. Да в твоем возрасте человек еще не способен понять, что такое истинная любовь, а разве без этого можно жениться?

Он считал себя серьезным знатоком истинной любви, поскольку истинно возлюбил Нетли-старшего и ту высокую административную должность, которую тот предоставит ему в своей фирме после войны в награду за дружескую любовь к Нетли-младшему. Аафрей был ведущий штурман и не мог определиться в жизни после окончания колледжа вплоть до начала войны. Добродушный и великодушный, он беззлобно прощал ведомым яростные проклятия, заблудившись на пути к цели и подставив их под плотный заградительный огонь. В тот вечер, когда Нетли полюбил безучастную шлюху, он заблудился на улицах Рима и не сумел встретиться с достойной любви девушкой из Красного Креста, которая окончила аристократический колледж и должна была унаследовать химический завод. В тот день, когда сбили Крафта, он заблудился на пути к Ферраре, а потом заблудился во время еженедельного плевого налета на Парму и попытался вывести самолеты к морю у Ливорно — это случилось почти сразу после того, как Йоссариан беспрепятственно сбросил все бомбы на не защищенный зенитками объект, а потом с удовлетворением закрыл глаза, расслабленно откинулся на бронеспинку своего кресла и уже совсем было собрался прикурить давно зажатую в кулаке сигарету. Но внезапно вокруг стали рваться снаряды, и Маквот заорал в переговорное устройство:

— Нас накрыли зенитки! Где мы? Что происходит?

Йоссариан мгновенно открыл глаза и с тревогой увидел, что впереди по курсу вспыхивают дымные шары разрывов, а на круглом, змееглазом лице Аафрея застыло самодовольно-спокойное любопытство. Перепуганный Йоссариан ошалело замер. У него как-то странно одеревенела нога. Маквот резко дернул штурвал на себя, и в наушниках Йоссариана задребезжал его голос, требующий команд по уходу из-под обстрела. Йоссариан попытался вскочить и оглядеться, но остался на месте. Он не смог пошевелиться! Он глянул вниз, и его стало мутить. Багровое пятно, быстро разрастаясь, устрашающе всползало по его рубахе вверх, как монстр из преисподней, готовый его сожрать. Он был ранен, да так, что страшней не придумаешь. Капельно взбухающие струйки крови, в нескольких местах пропитав штанину, медленно змеились на затоптанный пол, извиваясь и сплетаясь, словно мерзкие черви. Сердце у Йоссариана дало сбой. Страдая и содрогаясь от брезгливой дурноты, Йоссариан позвал Аафрея на помощь.

— Мне оторвало мошонку! Оторвало… Аафрей! — Аафрей не слышал, и, нагнувшись вперед, Йоссариан испуганно дернул его за руку. — Аафрей! На помощь! — чуть не плача, заорал он. — Я ранен! Я ранен!

— Что? — спросил Аафрей, глядя на Йоссариана с рассеянной улыбкой.

— Я ранен! На помощь!

— Я ничего не слышу! — кротко пожав плечами и дружески улыбаясь, откликнулся Аафрей.

— Да ты посмотри! — простонал Йоссариан, показывая на плещущуюся в кресле лужу и свежее багровое пятно на полу. — Я ранен, Аафрей! Помоги, ради Христа!

— Я не слышу! — терпеливо повторил Аафрей. Он приставил ладонь к своему пухлому уху, повернулся к Йоссариану в профиль и спросил: — Что ты говоришь?

— Неважно, — сказал Йоссариан, внезапно уставший от собственного крика и бессмысленной, безнадежной, обессиливающей злости. Он умирает, и никто этого не замечает… — Неважно.

— Что? — прокричал Аафрей.

— Мне оторвало мошонку! Ты что — не слышишь? Я ранен в промежность!

— Ну ничегошеньки не слышно! Что ты сказал?

— Я сказал — неважно! — выкрикнул Йоссариан, чувствуя себя вялым, но лихорадочно продрогшим.

Аафрей огорченно покачал головой и чуть ли не прижал к лицу Йоссариана свое похабное, как белая клецка, ухо.

— Громче, дружище! — крикнул он. — Громче!

— Проваливай, ублюдок! — всхлипнул Йоссариан. — Проваливай, проклятый помешанный ублюдок! — Ему захотелось прибить Аафрея, но не было сил, чтобы сжать кулаки. Он решил поспать — и потерял сознание.