Бесконечный Марс - Стивен Бакстер

Тут она услышала мягкий шелест. Звук шагов по листьям? Она повернулась посмотреть, кто это.

– У этого места больше нет какой-либо цели, – произнес Лобсанг. – И оно слишком хорошо известно, чтобы Следующим когда-нибудь снова было здесь комфортно. Мы потеряли уникальное сообщество, малую толику из сокровищницы человеческого опыта. И остались теперь одни, Агнес…

– Не совсем, – она указала рукой в сторону.

Со стороны мэрии к ним приближались две фигуры – юноша и мальчик, одетые в нечто похожее на дешевую пионерскую одежду.

– Привет, Лобсанг, – сказал юноша с сильным нью-йоркским акцентом и усмехнулся. Грабли в его руках смотрелись довольно занятно – будто он только что подметал листья.

Мальчик с азиатской внешностью, возможно, японец, промолчал.

Они оба смотрели на сестру Агнес в ее облачении и на Лобсанга, сверкающего лысиной в своей фирменной оранжевой рясе.

Они забрали мальчиков с собой на твен, позволили им принять душ, а затем накормили и дали более подходящую одежду, чем те бесхозные обноски, которые они нашли в опустевших лачугах Мягкой Посадки. Пообещав забрать их отсюда и отвезти, куда те захотят, затем они выслушали их рассказ.

Оказалось, что юношу зовут Рич. Он «свалился» сюда – кажется, это было самым точным определением того, как была устроена Мягкая Посадка: ты падал, беспомощный и несчастный, сквозь некую сеть мягких мест, пока не оказывался в этом странном месте, – прямиком из Дублина, который, впрочем, тоже не был для него родным. Он был американским студентом, приехавшим по программе культурного обмена изучать ирландскую мифологию.

– Вначале я подумал, что все дело в «Гиннессе», – признался он с сожалением. – Или в лепреконах, о которых читал до этого.

Японский мальчик носил не очень подходящее ему имя Джордж. Его мама была англичанкой. А сам он – старшеклассником, который тоже провалился сюда во время прогулки.

Оба застали это место уже опустевшим. Видимо, сверхъестественный механизм соборной Долгой Земли, который охранял это место, когда оно было населенным, не перестал работать после эвакуации его обитателей. К счастью, подумала Агнес, Рич прибыл сюда первым и оказался рядом, чтобы помочь двенадцатилетнему Джорджу, когда тот объявился здесь позднее. Но даже так им пришлось прожить тут в одиночестве несколько недель.

Рич хоть и не излучал восторга от пережитого опыта, все же радовался тому, что их нашли; поскольку они оба слабо понимали, как оказались здесь, и еще меньше – как попасть обратно домой. Пока они разговаривали, Джордж понемногу выбрался из своей раковины отчуждения. На глазах Агнес он как будто стал более уверенным и даже властным. Пускай он был моложе, но явно намного смышленее, чем Рич. Она подумала, что он вполне мог бы оказаться еще одним суперумным ребенком из Мягкой Посадки; возможно, в нем говорили гены Спенсеров или Монтекьютов. Она задалась вопросом, что же с ним будет теперь.

Общение с мальчиками всегда придавало Агнес некую силу добра.

Такие отпуска были не для нее, хоть она и убеждала себя, что делает это ради Лобсанга. Иногда она спрашивала себя – не превратилась ли она в игрушку для состоятельного человека? Какая ужасная судьба! В давно минувшие школьные дни сестра Консепта предупреждала старших девочек о карающем адском пламени – что, наоборот, делало подобную перспективу извращенно соблазнительной. Агнес и ее подружки, вроде Женевьевы Перч, в это время хихикали, прикрыв рот ладонями. Что ж, эти рассказы никак не тронули Женевьеву, которая на пике своей карьеры владела обширной недвижимостью в Марбелье и на Сейшелах, а также очень дорогим частным домом в георгианском стиле в центре Лондона, где можно было разместить целую Палату общин… Однажды Агнес побывала у нее в Лондоне в гостях, и Женевьева показала ей кое-какие секреты в своем хорошо оборудованном подвале. Там хранились безвкусные приспособления, карикатурные объекты страсти, власти и жестокости, история использования которых была скрупулезно записана Женевьевой в маленьком блокноте, – все это заставило Агнес громко рассмеяться, к вящему удивлению подруги, которая, наверное, ожидала гневной отповеди.

Но за выпивкой Агнес рассказала ей, что насмотрелась греха и душевной тьмы в маленьких безымянных квартирах Мэдисона, штат Висконсин, гораздо больше, чем можно было вообразить в том лондонском подвале. Больше греха – и больше ада. Она старалась не пускать это глубоко в душу, но даже сейчас это было трудно. Иногда Агнес замечала, что готова согласиться с худшими из тирад Лобсанга о неадекватности человечества. Трудно помнить, что сама она всегда была невинной.

В глубине души она не изменилась; ею двигали те же импульсы, которые всегда составляли смысл ее жизни. Она стремилась утешить испуганных детей – только и всего. Успокоить испуганных и встревоженных, накормить голодных. В конце концов, это и была ее жизнь – бо́льшая ее часть. В то время как другая бесцельно тратилась в залах сильных мира сего. О, как же она сейчас мечтала о палатах и детских садах, кухнях и хосписах! Можно не сомневаться, что она попросила бы Лобсанга дать ей возможность на время удалиться, чтоб найти какой-нибудь несчастный, брошенный уголок Долгой Земли или исстрадавшейся Базовой, где она могла бы все изменить.

Или, что еще лучше, они могли найти что-то, над чем могли бы поработать вместе. Она чувствовала, что Лобсанг сам вступает во время перемен. Он все больше погружался в себя, становился более рефлексивным. Он даже робко попросил Агнес остановить его тренировочные программы. Она вежливо уволила его добровольных тренеров; Чойдже, она была уверена, сейчас держал школу бокса для йеллоустоунских сирот на одной из Ближних Земель. Да, наверное, сейчас было самое время для нее и Лобсанга заняться каким-нибудь совместным делом. Чем-то позитивным, чем-то достойным, что позволит заглушить изматывающее ее чувство вины.

С другой стороны, циничная часть ее «я» упрекала себя за это коварное чувство вины. Конечно, в этом заключался темный секрет католицизма, который работал, каким бы искушенным ты себя ни считал, как бы ни был знаком с его трюками. Ты всегда носил с собой своего Инквизитора. В случае Агнес – даже после смерти.

Тем вечером, когда мальчики улеглись на своих импровизированных постелях в подсобке, Агнес поразилась, застав Лобсанга – который в других своих воплощениях, несомненно, бродил в этот момент в глубинах океана или по обратной стороне Луны – сидящим за столом в маленькой обзорной галерее твена. Он заботливо обрезал внутри стеклянного шара большой бонсай, уделив расположению каждого корня, ветви и прутика такое внимание, которым мать одарила бы своего первенца. На миниатюрных ветвях он повесил маленькие самодельные обереги, как это принято делать в садах буддистских монастырей.

– Это замечательно! Никогда раньше не видела ничего подобного, – выдохнула Агнес.

Лобсанг встал, когда она вошла в каюту. Он вставал всякий раз, когда она входила в комнату, и она, размышляя об этом, ощутила прилив тепла.

– Я подумал, что настало время уделить ему внимание. Это подарок от Салли Линдси, представляешь? Это дерево изначально выросло в космосе. Она нашла его на обратном пути с Долгого Марса. Салли не из тех, кто привозит домой сувениры, а уж тем более подарки для меня. Но, по ее словам, оно напоминает ей обо мне – о Земле и в то же время не только о ней. Кажется, оно очень хорошо адаптируется к силе тяжести…