Пожиратель душ. Об ангелах, демонах и потусторонних кошмарах - Генри Каттнер

лишены других источников эмоциональной разрядки или думали, что лишены. Джек-потрошитель – именно такой случай. Комплекс страха вынудил его резать женщин, вместо того чтобы, скажем, жениться на них. Если нормальные каналы заблокированы, энергия ищет другие выходы.

Хармон вертел в руке виниловый валик. Внезапно он яростно швырнул его на пол – тот с треском разлетелся на куски.

– Возможно, ты и прав, – сказал он, – и все-таки с моей головой что-то неладно, да?

– Я бы не стал говорить «неладно». Ничего такого, от чего не нашлось бы лечебного средства.

– Вот уж чем нетрудно разжиться, – сказал Хармон с угрюмой иронией.

Мы замолчали, прислушиваясь к глухому реву огромных фронтовых орудий.

Дни тянулись утомительно медленно. Кое-кто покинул город, но таких оказалось немного: в разоренных деревнях поджидал голод. В мегаполисе еще оставалась слабая надежда отыскать еду и воду. Мы оказались загнаны в угол, скованы незримыми оковами. Нас словно прокляли. Хармон еще больше осунулся от напряжения. Глаза стали неестественно яркими, щеки горели лихорадочным румянцем, губы растрескались. Неделю спустя телепатический сеанс повторился.

Однажды вечером я вернулся со скудным запасом еды и обнаружил, что Хармон скорчился над воспроизводящим устройством и ждет меня. Все его изможденное тело дрожало, лицо превратилось в белую бородатую маску.

– Это снова случилось, – сказал он. – Час назад.

Я молча сложил добычу и надел наушники. Мутный лунный свет пробивался сквозь закопченные, в грязных разводах, треснувшие окна. Прислонившись к стене, наполовину скрытый во мраке, Хармон сам обратился в неясную тень.

Снова я услышал жуткий голос:

– Шагай, шагай, шагай. Быстрее. Расходуй энергию мозга. Но ступай осторожно. Не в лунном свете. Не под сокрушающим небом, иначе оно падет на тебя. Слушай пушки. Каждый звук добавляет энергии уже и без того перегруженному мозгу. Мало убить собаку и солдата. Потенциал накапливается опять. Нужен новый сброс. Тени не защитят меня; они удирают, ускользают прочь, увиливают, оставляя меня беззащитным под молотом неба. Я снова должен убить.

Я иду мимо здания… Здесь спят люди, беженцы. Сейчас двери не запирают. В холле очень темно. В углу… Что это? Черный бесформенный ком. Кто-то спит, закутанный в одеяла. Старик. Мои глаза привыкают к сумраку. Кажется, я вижу очень ясно. Это энергия моего мозга; свет – это энергия, конечно… Пушки грохочут. Мимо летит самолет, я его слышу.

А вот и тени, следующие за мной. Они приказывают мне убить. Они защитят меня, охранят… Старик похрапывает и стонет во сне. У него сухая и тощая шея. Кожа покрыта паутиной мелких морщин. Я опускаюсь на одно колено. Тишина, смутный лунный свет из распахнутой двери и ритмичное дыхание, шевелящее пергаментно-желтую кожу. И вот энергия течет из моего мозга, и пульсация становится менее острой.

Тени склоняются надо мной, готовые к прыжку. Мягко, нежно, мои руки сжимают горло старика. Буря экстаза! Облегчение, затопляющее врата, которые рушатся под натиском, оставляя мой мозг холодным и совершенно неподвижным… Только легкая боль в пальцах, погруженных в синюшную плоть. Все кончено. Он мертв. Мой мозг свободен, умиротворен. Небо больше не пугает. Гром орудий не сотрясает цитадель моего разума. Я расслаблен, мне легко и радостно…

Запись кончилась.

– Я знаю, что ты скажешь, – нервно сказал Хармон. – Телепатия. Но от нее мне приятней не становится. Где-то в городе обитает чокнутый убийца, и… один Бог знает, чем все это кончится.

– Хармон, – спросил я, – почему бы тебе не перебраться за город? Куда хочешь. Не важно. Смена атмосферы, вот в чем суть.

– Куда мне идти? – спросил он. – Здесь мы в аду. И нам из него не выбраться. Вся земля в аду, весь мир, в сущности… – Хармон помолчал, размышляя. – Это конец. Человечество себя убивает. Сбежать мы не можем. Все мои отношения с людьми, все связи с жизнью оборвались при первом налете. Ничего не осталось. Я не знаю…

Он уронил голову в ладони и помассировал виски. Я молча стоял и глядел на него.

– Почему бы не разбить диктофон? – наконец сказал я.

Наверное, Хармон подумал, что я иронизирую.

– Легко тебе говорить, – огрызнулся он. – Ты такой, к чертям, хладнокровный, словно в жилах у тебя ледяная вода. Тебе не понять, что я чувствую…

Я крякнул с досады и отвернулся. Мои потери не менее тяжелы. Как посмел Хармон предположить, что я ничего не чувствую? Только потому, что мало проявляю эмоции? Есть одна картина, которую я не позволяю себе вспоминать: руины моего дома, означавшие, что я остался без жены и детей.

Усилием воли я отогнал мрачные мысли. Есть вещи, вспоминать которые слишком страшно.

Две недели спустя я вернулся домой после полуночи с пустыми руками. Желудок тупо, непрестанно ныл. Угроза голодной смерти витала над городом, заняв место самолетов, исчезнувших несколько дней назад. В мире мертвых мы остались одни. Только гром пушек, теперь прерывистый и оттого еще более отчаянный, чем раньше, говорил нам, что еще оставались живые, кроме нас.

Прежде чем войти в комнату, где ждал Хармон, я услышал его голос. Вернее, голос из диктофона. Я вошел, как раз когда запись закончилась.

– Привет, – глухо сказал Хармон. – Это случилось опять. На сей раз без убийства. Слушай.

Он поднялся и подал мне наушники. Я поставил запись на начало.

Она потекла резко:

– Убей, убей, пока энергия не разорвала мозг на части. Уже две недели без малейшего сброса. Сегодня я должен найти облегчение, иначе умру. Попытки подавить позывы к убийству бесполезны и опасны. Со временем этот импульс стал для меня слишком мощным. И сейчас он просто неодолим. Темно, очень темно. Сегодня нет луны. И теней нет. Одно пустое давящее небо. Пушки теперь гремят не так часто, но, когда они стреляют, мой выжидающий мозг сотрясается от ударов. Я должен выпустить эту страшную энергию из головы. Но как и где? В этом коттедже, думаю, живут люди. Но дверь заперта. Окно… оно легко скользит вверх. В наше время люди не боятся воров. Зажгу-ка я спичку. Пустая комната, я слышу тихое дыхание.

Запись оборвалась, но тут же возобновилась:

– Спальня. Еще одну спичку. Свет выхватывает кровать, на ней двое спящих детей. Лет восьми-десяти, наверное. Мягкие белые шейки ждут. Я должен убить быстро. Не могу ждать. В голове бушует, гремит водоворот. Он клокочет и дробится изнутри о череп. Нет теней, чтобы помочь мне. Но энергия уже течет в руки. Надо склониться над кроватью, над ребенком.

Мягко, нежно, мои руки сжимаются на горле… Заткнись! Заткнись! Черт тебя подери… Второй мальчик не спит, он соскочил с кровати и орет