В поисках настоящего - Александр Рей

Когда Мари замолчала, Алан прижав к себе обнял ее, и долго так стоял, даже не шелохнувшись. Она чувствовала тяжесть выбора, многотонным грузом лежащим на совсем еще неокрепших плечах молодого творца. Мари хотела ему помочь, снять с него хотя бы часть бремени выбора, но понимала, что это невозможно – он должен выбрать свой путь сам .

– Если я поеду, – робко спросил он, отстранившись от нее, – мы ведь будем вместе? Вдвоем?

Задавая этот вопрос, Алан уже знал ответ – бьющая ключом из груди любовь подсказывала ему. Когда Мари сказала, что об этом не может быть и речи, в глазах потемнело, будто солнце погасло навсегда.

– Алан, тебе еще многому нужно будет научиться, многое понять, – продолжила она, пока мальчик стоял в полном оцепенении. – Ты мне кажешься наивным несмышленышем, совершенно не представляющим в каком мире живешь… Мою заботу о тебе, ты мог принять за любовь… лишь потому, что еще ни черта любви не знаешь. Мы уже говорили об этом. Я хочу помочь тебе, вывести в свет, дав возможность развиваться просто потому, что вижу твой талант и потенциал – не больше. Одна из привилегий богатства и известности – это возможность помогать тем, кому тебе хочется помогать. Ты мне нравишься, как человек и как художник – этого достаточно, чтобы желать добра…

Онемевшие мышцы постепенно начинали оживать, и Алан, наконец, смог проговорить:

– А то, что было… Разве это не любовь? Я хорошо обдумал, что ты тогда мне рассказала об отношениях, о твоей и моей зависимости… И… решил, что ты ошибаешься. Это настоящие чувства.

Мари тяжко вздохнула, помотав головой:

– Так и знала, что ты опять об этом вспомнишь… Но отвечая на твой вопрос, снова и снова готова говорить тебе нет – это не любовь. Благодарность, нежность, приступ тоски, жажда тела… да все что угодно, но не любовь. У меня уже есть любимый человек… пусть он бывает ужасной скотиной, и пусть я именно из-за него оказалась в горах, встретив тебя… и пускай чуть не умерла. Но я люблю его… живу с ним, и не хочу ничего менять. Любовь совсем другая, нежели та, что было у нас. Я на самом деле рада и благодарна нашей встречи – этого достаточно. Надеюсь, и для тебя тоже. Не думай о нас, думай о себе… Думай о шансе, что выпал тебе…

– Я уеду – мы не будем вместе… я останусь один… – Алан будто и не слышал слов Мари. – Не хочу ехать «вникуда» … зная, что ты меня оставишь. Что мне там делать? Зачем?

Его голос стал совсем тихим так, что Мари почти не различала слов.

Сейчас его жалкий вид, опущенные, погасшие глаза и лепет шепотом просто взбесили ее. Она видела перед собой не талантливого художника, готового через образы на бумаге делать мир ярче, интереснее, а маленького, брошенного мальчика, не способного и не готового к тем свершениям, к которым подталкивала его она.

– Боже… – выдавила она из себя с отвращением. – Только что лишившись одной мамочки, сразу ищешь другую! Алан, или ты понимаешь, что именно тебе нужно уехать, а уехав – будешь бороться… или ничего не выйдет.

Молчание. Из магнитофона играет какая-то задорная, совсем неуместная мелодия.

– Я не поеду, – сквозь зубы выдавил из себя Алан.

Мари еле сдерживала бушующий в ней гнев:

– Я думала, ты другой… – ее голос был наполнен разочарованием. – Думала, у тебя есть зубы, которыми ты вцепишься каждому, кто посягнет на твою мечту. Надеялась, что будешь сражаться, а не тупо откажешься от возможности, принесенной тебе на тарелочке. Я думала ты другой – не такой, как все… Правильно считает мой Эндрю – мир принадлежит посредственностям… Иди к черту… Слабак!

Выплюнув из себя последнее слово, Мари развернулась и спешно пошла к черному входу. Алан следил, как она уходит, не слыша доносящейся из оставленного проигрывателя мелодии… В ушах проклятьем звучало лишь одно слово «Слабак-ак-ак…» – разносилась по горам весть о потере.

Подобрав рюкзак, Алан неспешно брел, огибая здание санатория.

У крыльца велась оживленная работа. Служащие распихивали чемоданы постояльцев в специально подогнанный фургон и багажники микроавтобусов. За работой наблюдал мистер Морли. Заприметив Алана, он суетливо замахал руками, подзывая к себе.

– Алан, здравствуй, – крепко пожал он руку парню, не переставая лучезарно улыбаться. – Мисс Уилсон просветила меня, что берет тебя под свое крыло, и возможно ты поедешь с ней… По мне это очень мудрое решение. С твоим талантом… Кстати, у тебя может быть есть время, я бы…

– Я не поеду, – оборвал Алан без устали тараторящего мужчину. Тело и душа только что прошли через мясорубку, и в них совсем не осталось сил слушать, и уж тем более понимать, что ему говорят. Единственное, Алану хотелось поскорее уйти отсюда.

– Да, но ведь… – попытался возразить хозяин «Красного Замка», но спохватившись умолк, видимо обратив внимание на состояние мальчика. Лишь добавил, что Алан навсегда останется желанным гостем. Мистер Уилсон собирался уйти, но Алан остановил его:

– Я это… – Алан снял с плеча рюкзак, и немного порывшись в нем, извлек стопку разного размера листов. – Это мои лучшие… Я их вам хотел отдать.

Джим принял дар Алана, не до конца еще понимая, что это. Но начав перелистывать, он сразу же расцвел:

– Удивительно! А вот это вообще великолепно… Просто великолепно! – время от времени мужчина поднимал на благодетеля полные восхищения глаза. На одном из рисунков, он недоуменно поморщился. – Это копия моего любимого «D.А.»! Оригинал находится у меня в кабинете. – Указал он на рисунок, с распятым на кресте зайцем. Алан помнил, когда и как рисовал этот рисунок. Они тогда в школе проходили крестовые походы. Алан написал на листочке Алине, сидевшей как всегда с ним за одной партой, что ни одна настоящая вера не может пропагандировать, и уж тем более настаивать на убийстве другого человека, мол, вера должна быть направлена на осознание людьми ценности жизни. Алина ответила, что для религий любой достоин смерти, кто угрожает устоям и расширению власти церкви… что даже зайцев бы распинали, причислив к неверным, усомнись они в законах власти и денег церковных правителей. Тогда Алан придя домой сразу же принялся рисовать распятого зайца. На следующий день показав Алине рисунок, он удивлялся ее ужасу, с каким она восприняла его шутку:

– Дурак, зачем ты это сделал! – ругалась она.

– А чего мне бояться, я над религией подшутил.

– Все равно зря… Бог может обидеться, – возразила она.

– Бог и церковь не одно и то же. Уж если кто и обидится, так только священники. А Бог поймет, что я ничего плохого не хотел. – Тогда им было по четырнадцать лет.

Именно об этом рисунке мистер Марли и спрашивал:

– Это самая лучшая копия из всех, – убежденно сказал Алан, отмахнувшись от недоуменного взгляда Джима. – Можете сами сравнить, а я пойду. До свидания…

Алан повернулся спиной к пораженному ценителю искусства, судорожно старающегося понять, как этот парень смог скопировать рисунок, образец которого ни разу не публиковался ни в одном из СМИ.