"Крестоносцы" войны - Стефан Гейм

— Мы с вами понимаем друг друга, я вижу, — сказал он почти дружеским тоном. Потом снова стал сухим и деловитым. — Я намечаю свое наступление на декабрь. Американцы горазды воевать только в теплое время.

Петтингер улыбнулся. Наступила и для него минута внести свое предложение.

— А до тех пор, ваше превосходительство, — сказал он осторожно, — вы будете проигрывать пространство, выигрывая время.

— Вот именно.

— Но даром мы ничего отдавать не собираемся, не так ли, ваше превосходительство?

— Ну разумеется! — В голосе маршала слышалось легкое раздражение.

Петтингер видел, что Клемм-Боровского злит его намерение внушить ему нечто, однако настаивал на своем.

— На этом пространстве живут люди! — И, указав на карту на стене, продолжал: — На территории, по которой мы теперь отступаем, живут немцы или, по крайней мере, люди, говорящие по-немецки. Тут-то, ваше превосходительство, и вступают в силу мои предложения.

— Знаю, знаю! — отозвался Клемм-Боровский. — Я же вам сказал, что учту их.

— Но теперь как раз время! Мы должны уничтожить все, что можно! — Петтингер даже повысил голос: — Чтобы неприятелю не осталось ничего, кроме обугленной земли.

— А что вы сделаете с людьми? — спросил Клемм-Боровский.

— Эвакуируем их! Не все ли равно? Лишь бы не оставлять неприятелю благоустроенных населенных пунктов. Германия должна жить, независимо от того, торгуют люди селедкой и сеют ячмень или нет!

Маршал вложил очки в футляр и защелкнул крышку. Без очков он не так походил на филина.

— А вы не подумали об административной путанице, герр оберштурмбаннфюрер? Все должно делаться по порядку. Выгнать миллионы людей на дорогу… — Он замолчал, уставившись в пространство своими близорукими глазами.

«Выгнать миллионы людей на дорогу, — это легко можно истолковать как часть заговора Витцлебена», — мысленно докончил Петтингер фразу маршала. А Берлин нетрудно разгневать… Клемм-Боровский явно боялся петли.

Петтингер пожал плечами.

— Я вижу, ваше превосходительство не доверяет мне.

— Не в том дело, — неохотно ответил маршал.

— Однако не забывайте — перед вами возможность стать спасителем Германии, истинным победителем в войне. Вам необходимо иметь людей, на которых вы могли бы положиться.

Маршал погладил подбородок. Петтингер вполне точно обрисовал его положение: если он победит, Германия будет спасена. Вопрос в том, может ли он поручить Петтингеру осуществление своего плана.

— Нам нельзя привередничать! — доказывал ему Петтингер. — Время уходит! Если мы оставим жителей на месте, они скоро узнают, что немцам можно жить и при англо-американской оккупации. Люди мирятся с любым порядком!

Его тонкие губы презрительно искривились.

— И поверьте, американцы сумеют этим воспользоваться: мы отдали им радиостанцию в Люксембурге, и они прожужжат нам все уши, восхваляя прелесть своего режима. А население, вместо того чтобы поддерживать нашу армию, будет разлагать ее. Нет, ваше превосходительство, нельзя оставлять ни одного человека неприятелю!

Клемм-Боровский поднял глаза и пронзительно посмотрел на эсэсовца. Петтингер понял, что сумел расшевелить эксперта по передвижениям войск.

Он понял больше. Он увидел свой новый лозунг: «Ни одного человека неприятелю!» — на стенах опустевших деревень и взорванных городов. По доброй воле или нет, в конце концов все население будет втянуто в войну. А когда на восток широкой рекой хлынут беженцы, никто не заметит, что заводы Делакруа и К° в пограничных областях и в бассейне Саара были оставлены нетронутыми.

Шахта была заброшенная еще в те времена, когда угля было много и не нужно было вгрызаться глубоко в недра земли. Она проходила туннелем под горой, отделявшей город Энсдорф от селения Швальбах. В нее можно было войти и со стороны Энсдорфа, и со стороны Швальбаха, но пройти ее из конца в конец было трудно, так как в самом глубоком месте туннеля скопилась вода. Там, на протяжении восьмидесяти шагов, приходилось брести по пояс в холодной, черной воде, старательно оберегая фонарь: тяжкий воздух давил с одинаковой силой и на колеблющееся пламя, и на грудь человека.

Теперь этот туннель стал убежищем для пяти тысяч человек. Шахтеры и дети шахтеров — почти все они в детстве играли в его темных пещерах, а потом забыли про него.

Элизабет Петрик, жена сапожника, первая вспомнила про шахту. Целыми днями через Энсдорф тащились эвакуированные из пограничных деревень, уходя от фронта; они брели по дороге, сами не зная куда, гонимые паникой, взвалив свой жалкий скарб на тачки, на тележки, на детские колясочки. Целыми днями Элизабет Петрик и ее хромой сын Пауль стояли перед своим домом, глядя на это бесконечное шествие.

— Люди остались без крова, — сказала фрау Петрик, крепче стягивая шаль на худой груди. И Пауль спросил с боязнью, думая о своей искалеченной ноге:

— А мы куда пойдем?

Потом, совсем неожиданно, фронт дошел до Энсдорфа. Местная власть в лице бургомистра Конца уехала на казенном лимузине. Прыщавый Франц Зейдель, сторож, конторщик и агент для поручений при ратуше, превратился в заместителя бургомистра и бегал по улицам Энсдорфа, крича: «Сегодня эвакуация! Сегодня эвакуация!» Снаряд упал в толпу мужчин и женщин, дожидавшихся перед ратушей выдачи удостоверений для беженцев.

Вот тогда Элизабет Петрик и вспомнила про шахту. Она связала вещи в узел и повела туда своего хромого сына и покорного мужа; за ней пошли девушка Леони и почти все население Энсдорфа. Люди почувствовали, что есть кому их вести. Никакого плана не было. Просто один авторитет рухнул и на его место стал другой; а может быть, люди, как и фрау Петрик, вспомнили старую шахту оттого, что привыкли почти всю жизнь проводить под землей.

Как только они попали в шахту, вопрос о том, кому распоряжаться, стал насущным. Образовался комитет из тех людей, которые выступили вперед, когда вдруг нахлынула тысячная, беспокойно мечущаяся, испуганная и кричащая толпа, и им сказали:

— Вот ваше место; а здесь будет ваша семья, а коз вы будете держать вон там.

Сами того не желая, преподобный отец Грегор, Элизабет Петрик, шахтер Карг, учитель Вендт, булочник Крулле взялись за работу, организуя жизнь в шахте, в темноте узкого и низкого туннеля. Комитету повезло в том отношении, что он имел дело с дисциплинированными людьми, привыкшими к порядку и повиновению властям. Брошенные Францем Зейделем и нацистами, жители Энсдорфа приняли новый порядок почти беспрекословно. Двенадцать лет фашизма принесли неожиданные плоды.

Кроме того, как Пауль Петрик иронически сказал Леони, они совершенно так же покорно приняли и свое жалкое существование. Они видели столько обездоленных, изгнанных из родного дома людей, что не могут жаловаться теперь, когда пришел их черед.