Пока Париж спал - Рут Дрюар

Впервые за много месяцев она спокойно спит и просыпается готовой к новому дню.

Когда они с Давидом накрывают стол к завтраку, Сара начинает разговор.

– Я тут думала. У меня есть идея. Это может помочь.

– Да?

– Я могла бы навестить Бошама в тюрьме. Могла бы узнать у него что-то о Самюэле, узнать больше о том, как его воспитывали и каким он был в детстве. Этом может помочь нам лучше его понять.

Давид молчит, пока наполняет кофемолку зернами.

– Дай мне подумать об этом.

На это она и рассчитывала. Ей нужно быть терпеливой.

Давид смотрит на нее.

– Уже семь тридцать, пора будить Самюэля.

Она не перестает злиться, оттого что эта задача всегда ложится на ее плечи. Она ненавидит будить его по утрам. Он так крепко спит, будто забрался внутрь себя и впал в спячку. Сара стягивает с него одеяло и гладит по спине, уговаривая вставать, но его детское тело сопротивляется ее прикосновениям. Прежде чем он оденется, надо позаботиться об экземе на его ногах и руках. Она аккуратно мажет его кремом, а затем выдает ему одежду на день и выходит, чтобы приготовить горячий шоколад, пока мальчик одевается. Сара приносит напиток прямо к нему в комнату, так она может убедиться, что он не залез обратно в постель.

Сегодня она разговаривает с ним особенно мягко.

– Сэм, не мучайся так. Мы придумаем, как снова сделать тебя счастливым. Я бы отдала душу за то, чтобы увидеть твою улыбку. И свое сердце за то, чтобы услышать твой смех.

Сара смотрит ему в глаза, но его взгляд такой пустой, что в нем не видно ни намека на понимание.

Когда они заходят на кухню, Давид допивает свой кофе. Он ставит плошку на стол с негромким стуком.

– Мне уже нужно идти. Самюэль должен вставать чуть раньше.

Наклоняясь, он берет Сэма за руки и целует его, один раз в каждую щеку.

Сара видит, что Сэм становится неподвижным, будто мечтает превратиться в каменного истукана.

После завтрака она отводит его в школу, но больше не пытается брать его за руку или даже идти рядом. Все равно тротуары слишком узкие для этого. Теперь она идет впереди, а он волочит ноги следом. Школа находится прямо за углом, и идти до нее всего пять минут, но Сара должна позволить ему растянуть этот путь до пятнадцати.

Париж, 29 октября 1953 года

Хлопает входная дверь, Сара подпрыгивает от испуга. Должно быть, Давид вернулся с работы. Она выходит из комнаты и видит, как он снимает пальто и шляпу. Сара забирает у него шляпу и смахивает с нее пыль, а затем кладет ее на верхушку стойки для головных уборов. Когда она снова поворачивается к Давиду, она поражается его бледности.

– Я пойду поздороваюсь с Самюэлем.

– Конечно. Хочешь, я налью тебе выпить?

– Да, пастис, пожалуйста. Чувствую себя не очень хорошо.

Давид всегда пьет пастис, когда ему нездоровится. Он говорит, что этот напиток убивает все бактерии быстрее любого лекарства.

Сара наблюдает, как Давид поворачивается и идет к комнате Сэма.

– Его там нет! – кричит Сара ему в след. – Он в гостиной.

Она как раз наливает напиток в стакан, когда Давид заходит на кухню.

– Самюэль заснул, – говорит он, потирая бороду. – Заснул на диване. Иногда мне кажется, что это его способ убежать от реальности.

– Ты когда-нибудь думал, что ему снится?

Сара протягивает Давиду стакан.

– Ну, мы не выбираем свои сны, но если бы он мог, думаю, он хотел бы видеть сны об Америке. Его сердце все еще там.

Сара кивает и прислоняется спиной к раковине.

– Жаль, что… Жаль, что он не считает Францию своим домом, но уже слишком поздно, не так ли? Понятие дома закладывается в твоем сознании, когда ты совсем маленький, и потом закрепляется там навсегда.

– Не знаю, Сара. Я больше ничего не знаю.

Давид выдвигает стул и падает на него.

– Я так устал, Сара. Мне нездоровится.

Сара садится рядом с ним.

– Я тоже. Чувствую себя так, будто внутри меня кто-то постоянно терзает. Эта внутренняя борьба пытается вырваться наружу.

Давид поворачивается к ней.

– А помнишь, Сара? Помнишь, как трудно было продолжать верить и бороться? Иногда мне просто хотелось закрыть глаза и позволить смерти принести мне облегчение и забрать меня.

– Знаю. – Сара нежно гладит его по руке, прекрасно понимая, почему ему важно вспоминать это иногда. Она и сама порой чувствует такую потребность. Возможно, так ее сознание пытается осмыслить то, что с ними произошло. Но в этом не было никакого смысла. Возможно, каждый раз, когда она проигрывает в голове эти воспоминания, то надеется, что боль будет не такой невыносимой. Что воспоминание, проигранное тысячу раз, потеряет свою силу.

– Думаю, я бы умер там, если бы не знал, что где-то нас ждет Самюэль, – говорит Давид. – Я держался только потому, что хотел снова его найти.

– Так ты тоже знал? Что он жив?

– Я не знал, но держался за эту призрачную надежду. Я был сильным ради него, хотел, чтобы он гордился своим отцом, где бы он ни был.

– Мне он тоже придавал сил. Наша любовь к Самюэлю помогла нам выжить, не так ли?

Сара видит одинокую слезу, стекающую по щеке Давида и пропадающую в его густой бороде. Она знает, как ему трудно говорить вот так. Это слишком тяжело для него. Он должен держать себя в руках, а эти невыносимые эмоции заставляют его чувствовать, что он теряет контроль. Сара знает, хотя муж никогда ей этого не говорил. Теперь, когда Давид начал этот разговор, она хочет его продолжить. Это поможет им обоим.

– Я помню, как однажды я копала траншею за пределами лагеря, – продолжает она, поглаживая его по руке. – Было так жарко, а у нас не осталось воды. Помню, как вытирала пот с бровей, а затем слизывала его с руки. Затем я заметила, что рядом со мной стоит надзиратель и смотрит на меня. Я зажмурилась, ожидая, что он меня ударит. Но вместо этого он спросил, хочу ли я пить.

Сара делает паузу.

– Я не посмела ответить. А он достал свою фляжку и предложил ее мне. Я не хотела брать ее. Страх был больше жажды. Но он засунул ее мне в руку. Я сделала один глоток и попыталась вернуть ее. Думала, что это ловушка – что меня застрелят за то, что я пью из фляжки надзирателя. Но он сказал мне допить. И я выпила всю.

Она перестает гладить руку Давида.

– И даже не сказала спасибо.

Давид выпрямляется.

– Но тебя в тот день спасла не вода, правда? А то, что ты увидела добро в самом настоящем аду. Это дало тебе надежду.