Восточно-западная улица. Происхождение терминов ГЕНОЦИД и ПРЕСТУПЛЕНИЕ ПРОТИВ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА - Филипп Сэндс

Сила его личности была erschütternd («сотрясающей»).

Другие фильмы вызывали более мрачную реакцию, особенно эпизоды, снятые в концлагерях и гетто по всей Европе. Один частный фильм (снятый немецким солдатом, участвовавшим в варшавском погроме) решили, как сообщала «Нью-Йорк таймс», сопроводить «чтением вслух дневника нацистского генерал-губернатора Польши Франка»{513}. Задумался ли Франк, слушая собственные слова и глядя на эти кадры, о том, насколько благоразумны были его действия в Варшаве, – или хотя бы о том, насколько благоразумно было решение не уничтожать дневник? Припомнил ли он приказ Гитлера «стереть Варшаву с лица земли»? И ту хвастливую телеграмму, что он отправил фюреру (ее обнаружили советские солдаты), с сообщением о чудесном зрелище – Варшаве в «венках пламени»? Или присланный бригадефюрером СС Юргеном Штроопом красиво переплетенный отчет об уничтожении гетто? Или свой визит в варшавское гетто вместе с Курцио Малапарте? Девочку в красном платье, улыбавшуюся на том кадре семейного фильма – фильма, который Франк до конца своего правления держал при себе?

Если подобные мысли и посещали бывшего генерал-губернатора, его лицо их не выдавало. Никаких эмоций, кроме порой «напряженного внимания»{514}; глаза были скрыты темными очками. Казалось, причина не в том, что Франк испытывает стыд, а просто он сосредоточился на юридической аргументации, тщательно делает заметки, готовясь протестовать против показа таких фильмов. Фильм, снятый в Варшаве, демонстрирует лишь одну сторону гораздо более сложной проблемы, заявил судьям адвокат Франка Зайдль и попросил предоставить Франку право сразу же ответить. Ходатайство адвоката было отклонено. У Франка будет шанс обратиться к трибуналу, но позже.

Эти фильмы видели также зрители, сидевшие на галерее для публики, и журналисты. Многие знаменитости побывали в этом зале во время процесса, в том числе экс-мэр Нью-Йорка Фиорелло Ла Гуардиа, писатели Ивлин Во и Джон Дос Пассос, ученые, высокопоставленные военные, даже актеры. Их любопытство пробудили ежедневно публиковавшиеся в СМИ статьи{515}, возможность увидеть воочию «мелодраматическую энергию» Германа Геринга, охорашивавшегося в своих «роскошных нарядах». Присутствовали и родственники некоторых судей и прокуроров, в их числе на галерее для публики сидела Энид Лоуренс, дочь председательствующего судьи лорда Лоуренса.

Энид Лоуренс (она вышла замуж за героя Битвы за Британию[21]{516} и сделалась леди Дандас), для друзей Робби, пригласила меня на чай в свою аккуратную и тихую квартиру в Кенсингтоне. Она – одна из немногих ныне живущих людей, кто может рассказать о первых днях суда как очевидец. Очень внятно, со сдержанной силой она рассказала мне о первом визите в Нюрнберг в декабре 1945 года. Энид разместилась тогда вместе с родителями. При себе у нее был маленький, умещавшийся в кармане дневник, куда она вносила карандашом записи, и теперь она обратилась к ним, чтобы освежить свою память. В Нюрнберг она приехала по делу: во время войны Энид работала на союзников, а после войны разбирала дела двойных агентов. Ей было поручено провести беседу с подсудимым Альфредом Йодлем, начальником штаба оперативного командования вермахта. «Довольно симпатичный коротышка», – отметила она, и вполне был готов к сотрудничеству. Йодль и понятия не имел, что допрашивавшая его молодая женщина была дочерью председателя трибунала и что в свободное время она осматривала достопримечательности Нюрнберга.

Энид восхищалась своим отцом, «прямым и честным», свободным от амбиций и идеологий. Судью Лоуренса не слишком интересовали доктринерские споры вокруг понятий «геноцид» и «преступление против человечества» или же тонкие различия между защитой групп и отдельных лиц. Своим назначением он был обязан настойчивости Уинстона Черчилля, с которым числился в одном и том же закрытом обеденном клубе «Другой клуб».

Свою задачу отец Энид видел попросту в том, чтобы применить закон к установленным фактам – справедливо и без проволочек. Он рассчитывал вернуться домой не позже, чем через полгода.

Роль председателя досталась ему случайно, пояснила Робби, поскольку он оказался единственным, против кого не возражали коллеги: «Русские не хотели делать главным американца, американцы не желали ни русских, ни французов, французы были против русских». Ее отец не написал подробного отчета об этом процессе, в отличие от американского судьи Биддла{517}, который издал книгу, и французского судьи Фалько{518} – его дневник был опубликован семьдесят лет спустя.

– Публикацию Биддла мой отец не одобрил, – резко сказала Робби. Решения, принимавшиеся судьями в частном порядке, должны были оставаться тайной.

Познакомилась она и с другими судьями. Генерал Никитченко? «Полностью под контролем Москвы». Его заместитель, генерал-лейтенант Волчков, с которым она порой танцевала, показался «более человечным». Он научил ее, как сказать «я вас люблю» по-русски (отец Энид поддерживал отношения с коллегой и после суда, но однажды письма прекратились и МИД порекомендовал ему «соблюдать дистанцию»). Доннедье был стар «и почти неприступен». Гораздо ближе ее отцу был Фалько, заместитель Доннедье, и после суда они оставались добрыми друзьями. Лоуренсу также нравился Биддл – образованный американец, «типичный выученик Лиги плюща».

Из обвинителей наибольшее восхищение у Робби вызывал Максвелл Файф, потому что он «держал все под контролем», – преданный своему делу юрист, присутствовавший в зале суда с первого дня до последнего. Вероятно, это был камешек в огород Шоукросса – тот являлся на слушания в ключевые моменты, но чаще отсутствовал, в отличие от Джексона, который провел в Нюрнберге весь год напролет. Углубляться в эту тему Робби не пожелала, но она была не первой, кто выражал неприязнь к Шоукроссу: его многие считали высокомерным и себялюбивым, пусть он и умелый адвокат.

В начале декабря Робби провела пять дней в зале № 600. Этот зал был просторнее привычных ей английских судов, необычным показался и перевод с помощью наушников. И сплошь мужчины – все судьи до единого, все подсудимые, все обвинители. Женщины – только стенографистки и переводчицы (одну, с пышными светлыми волосами, судьи именовали «страстной копной сена»), да немногие среди журналистов и литераторов.