По колено в крови. Откровения эсэсовца - Гюнтер Фляйшман

— Вы уже подобрали замену? — первым делом спросил он.

Оберштурмфюрер задал этот вопрос вполне корректным тоном, но я чувствовал, что ему трудно спрашивать меня об этом, но — ничего не поделаешь — он тоже должен выполнять служебные обязанности.

— У нас двое убитых, — доложил я.

— Я знаю, — ответил Дитц. — Но в связи с острой нехваткой личного состава мы не можем предоставить вам двоих человек на замену. Только одного.

Алум с Дальке всем своим видом продемонстрировали недовольство. Меня эта новость тоже не вдохновила. Ведь нашим взводом постоянно затыкали дыры. И на одного че-ловека меньше во взводе означало меньше возможностей для защиты каждого из нас и, соответственно, больший риск. Я хотел возразить, но тут Дитц перебил меня.

— Так что, роттенфюрер, вам один человек на замену. Один.

Я лишь мрачно кивнул в ответ, хотя такое решение явно не удовлетворяло меня.

Из резервного батальона я выбрал рядового Эрхарда Шраубера. Выбрал я его совершенно произвольно, даже не поинтересовавшись его умениями и навыками. Я устал, бесконечно подбирая замену, что-то в последнее время слишком часто я стал этим заниматься. Выживание приняло характер азартной игры с шансами пятьдесят на пятьдесят. Поскольку кого угодно из нас когда угодно могли убить и убивали, выбор замены превратился в рутину. Какие тут могут быть эмоции? Ну, этот. Или тот. Или вон тот — какая разница? Навыки? Обстрелянный? Необстрелянный? Ерунда все это.

Шраубер, едва забравшись в кузов грузовика, тут же стал выспрашивать: дескать, сколько взвод действует в данном составе, в каких операциях участвовал и так далее. Ответом ему было молчание. Нет, мы не собирались показаться ему черствыми или озлобленными. Нам осточертело отвечать на подобные вопросы.

Ехали мы весь день, а к вечеру остановились для заправки горючим. Рота войскового подвоза отбыла на северо-запад, а мы — на восток. Глубокой ночью до нас донесся знакомый, ни с чем не сравнимый вой реактивных снарядов.

— Опять проклятущие «катюши»! — крикнул кто-то из сидевших в грузовике.

Водитель «Опель Блица» резко затормозил, машину занесло, потом она на что-то напоролась. Нас швырнуло вперед, снаряжение повалилось на пол кузова. Раздавались противоречивые команды — одни приказывали срочно покинуть машины, другие — оставаться в кузовах. Спрыгнув на землю, мы в сполохах разрывов снарядов «катюш» попытались понять, что происходит. Солдаты разбегались кто куда, беспорядочно метались наши танки, вездеходы и грузовики.

— Искать прикрытия! — прокричал Дальке. Я с ним согласился — но где?

— 2-й взвод! Не разбегаться! — скомандовал я.

Пригнувшись, мы стали перебегать от грузовика к грузовику, от вездехода к вездеходу, пытаясь заслониться техникой от осколков реактивных снарядов русских. Каждая вспышка освещала разбросанные по полю оторванные головы, руки, ноги. Из «Петрикса» звучал приказ Дитца:

— Всем подразделениям собраться в хвосте колонны бронетехники!

Бесполезно. Где фронт, а где тыл? Не разберешь. Мы решили следовать за большинством и в конце концов добрались до подобия командного пункта, короче говоря, к группе офицеров, лихорадочно изучавших карты в нескольких метрах от рвавшихся реактивных снарядов.

— Это внешний периметр! — крикнул один из офицеров. — Необходимо прорвать оборону русских вокруг города!

Мы прибыли в Грозный.

Мне никогда в жизни не приходилось видеть ничего подобного, чему я стал свидетелем в Грозном. Советы подожгли находившиеся за городом нефтяные скважины и нефтеперерабатывающий завод. Гигантские оранжевые языки пламени, завиваясь спиралями, взметались вверх, растворяясь в угольно-черном дыму непроницаемым покрывалом, нависшим над городом. Пелена дыма закрыла солнце, город освещали лишь трепещущие сполохи огня. Возникали все новые и новые очаги пожара — будто извергнутые пробудившимся вулканом, тут и там вспыхивали огненные фонтаны. В воздухе бархатно-черными клочьями носилась нефтяная копоть, оседавшая на землю или исчезавшая в дыму.

Откуда-то изнутри жуткой панорамы вылетали реактивные снаряды «катюш», выпущенные из гранатометов заряды, артиллерийские снаряды и винтовочные пули. Реальный мир уподобился вратам в преисподнюю. И мне предстояло миновать их.

Кюндер с Дитцем, вслушиваясь в эфир у радиоконсоли DBX-100, на основе донесений всех взводов и батарей, действовавших поблизости, пытались разобраться в обстановке. Не все подразделения имели в распоряжении радиоаппаратуру типа DBX-100, и я в этом усмотрел возможность для себя предложить им свой «Петрике». Мне казалось, что рация у меня на спине здорово выручит наших офицеров и, что немаловажно, избавит мой взвод от выполнения очередного самоубийственного задания на подступах к Грозному.

Дитц помог мне снять «Петрике», а Кюндер даже вежливо посторонился, пропуская меня усесться. Я стал поочередно переключать частотные каналы. Едва я вышел в эфир, как Кюндер решил улыбкой выразить свое удовлетворение. Это было нечто новенькое в поведении гауптштурмфюрера. Во взвод я отправился со странным чувством. Никто нам боевой задачи не ставил, тем временем остальные подразделения собирались для предстоящей атаки Грозного.

Я всматривался в лица своих товарищей. Крендл, Алум, Дальке — никто особого энтузиазма не проявлял. Всем нам пришлось провести эти два с лишним года на острие бритвы. По пути сюда Крендл даже произвел некоторые подсчеты, в результате чего выяснилось, что начиная с 1940 года, с нашего первого боя в Бельгии, мы в общей сложности провели 940 дней в боях. Среди солдат СС была популярна шутка: вот отслужишь тысячу дней, а на тысячу первый тебе вручат руны унтерштурмфюрера. Существовала и вторая, уже в духе «черного юмора» — редко кому из ваффен-СС доводилось дожить до 1000-го дня, а если ты все же умудрился, тебя наверняка произведут в офицеры в знак признания выдающихся заслуг.

Следует сказать пару слов о приближении того самого 1001 -го дня участия в боях. Это достижение внушало страх моим боевым товарищам. Единственным ощутимым результатом 1000 дней, проведенных в боях, был недельный отпуск домой. Да, не спорю, были случаи, когда это могло служить основанием для повышения по службе, однако рядовой состав крайне редко удостаивался офицерских рун.

И потом, пресловутые 1000 дней имели и другую сторону. Мрачную, темную и, временами казалось, фаталистическую. Не могу утверждать с уверенностью, но отчего-то происходило так, что большинство солдат СС гибли именно в течение последних 60 дней до истечения упомянутого желанного срока. Во всяком случае, тогда в Грозном я твердо верил в это. Глядя на залпы «катюш», над поднимавшуюся над городом удушливую пелену, слыша свист пуль и осколков, я понимал, что у меня есть все шансы войти в этот город и остаться там навеки.

Мои неуклюжие попытки избежать участия в боях потерпели фиаско. Я-то ведь прекрасно знал по собственному опыту, что все попытки избежать неотвратимого обречены на провал. Дитц, отойдя от Кюндера, положил мне руку на плечо.