Париж - Эдвард Резерфорд

Здание, где Жак снимал жилье, было одним из многоквартирных домов в квартале Бельвиль, между кладбищем Пер-Лашез и парком Бют-Шомон. В нем было шесть этажей, и Жак занимал довольно большую комнату на пятом этаже, при которой имелась еще крохотная умывальная и кухня. Его мать жила в сходной квартире на первом этаже соседнего здания. Жак считал, что они неплохо устроились. Арендная плата была невысока. Он мог жить собственной жизнью и одновременно присматривать за матерью.

Жак приготовил себе еды, выпил за ужином стакан вина. Потом подошел к книжной полке и вытащил книгу. Между страниц были вложены банкноты. Небольшая сумма, но достаточная, чтобы стоило прятать ее от случайного вора. Ле Сур располагал ста пятьюдесятью франками.

И это было все его состояние. Он никогда не копил. В будущем он планировал этим заняться, но пока предпочитал работать ровно столько, сколько требовалось на повседневные расходы, а свободное время посвящал самообразованию и политической работе. Пожав плечами, Жак спустился по лестнице и вошел в соседний дом. Мать он навещал почти каждый день.

Вдова Ле Сур сидела у окна, как обычно в свободное время, и наблюдала за улицей. Волосы у нее уже были не седыми, а белыми, и в последние годы она совсем исхудала, однако осталась той же строгой и мрачной женщиной, какой он помнил ее с детства. Жак наклонился и поцеловал ее.

– Я видела, как ты вошел в дом. Ты поужинал?

– Да, матушка. А ты?

– Конечно. Но на кухне есть пирог, если хочешь.

– Нет. Матушка, у тебя есть деньги?

– Что-то есть. Сколько тебе нужно?

– Сто франков.

– Сто? Это много.

– Я бы хотел взять в долг.

– Что бы сказал твой отец? – Она смерила его взглядом с головы до ног. – Его сын берет в долг у матери?

– Раньше я давал тебе деньги.

– Да, верно. – Она вздохнула. – Я работаю, Жак, и откладываю. По чуть-чуть.

– Знаю.

– Ты тоже работаешь, но не откладываешь.

– И это я знаю.

– На что тебе столько денег? Для женщины? Ты бы женился, Жак. Тебе давно пора обзавестись семьей.

– Это не связано с женщиной.

– А с чем тогда?

– Не могу тебе сказать. Может, мне деньги и не понадобятся, но в любом случае я верну тебе всю сумму. – Он помедлил. – Это для хорошего дела.

– Расскажи мне. – Она вскинула голову.

– Нет. Тебе лучше не знать.

– Ты говоришь о политике? – печально спросила мать. Жак согласно кивнул, и она поджала губы. – Что бы ты ни делал, будь осторожен.

– Я осторожен.

– В верхнем ящике стола есть кожаный кошелек. Принеси его мне.

– Тебе стоит получше спрятать деньги, матушка, – посоветовал Жак, исполняя ее просьбу.

Она пожала плечами, взяла кошелек и отсчитала банкноты.

– Это почти все, что у меня есть, – сказала она.

Вскоре после этого Жак Ле Сур вернулся к себе. Поработав немного над статьей об анархистах, он лег спать. Что делать, он так и не решил.

Назавтра вечером он отправился в Булонский лес. Место тайника выбирали со знанием дела. Среди деревьев легко было спрятаться, чтобы выскользнуть за оставленным конвертом и снова исчезнуть среди стволов и листвы.

Жак положил деньги возле дерева. В конверте вместе с купюрами лежала короткая записка печатными буквами и без подписи: «Это все, что есть».

Покидая парк, он решил для себя, что во избежание новых проблем лучше некоторое время держаться подальше от Роланда де Синя. Возможно, довольно длительное время. Ему не пришло в голову, что именно этого и добивались Люк Гаскон и капитан.

– Во имя Отца и Сына… – доносился из-за перегородки в исповедальне голос Роланда де Синя.

Старый отец Ксавье внимательно слушал.

– Благословите меня, отец, ибо я согрешил, – продолжал голос де Синя. – Прошел месяц с тех пор, как я был на исповеди.

Отец Ксавье знал это. Последняя исповедь Роланда была весьма скучной. Иногда старику – как другу, не как духовнику – хотелось посоветовать молодому протеже грешить чуть больше.

И потому он порадовался, когда через пару минут Роланд признался в прелюбодеянии.

– С одной женщиной или несколькими? – уточнил он.

– С одной.

– Сколько раз?

– Я спал с ней один раз вечером. И еще раз утром.

– Что это была за женщина?

– Куртизанка.

– Когда вы говорите «куртизанка», сын мой, вы имеете в виду проститутку?

За перегородкой помолчали.

– Эта женщина не из тех, кого называют проститутками. Она известна под именем Прекрасная Елена.

– Прекрасная Елена? – Отец Ксавье выпрямился в своем кресле. Становилось все интереснее. Неужели виконт де Синь выдает Роланду такое щедрое содержание? – Очень хорошо. Вы оплатили услуги этой дамы?

И снова ответ поступил с задержкой:

– Э-э… И да и нет.

– Сын мой, вы или заплатили, или нет. Блуд и проституция – это разные грехи.

Пришлось Роланду объяснить, как вышло с оплатой.

Когда он закончил, несколько секунд за перегородкой молчали.

– Грех проституции тяжелее, чем грех блуда, потому что соучастники обращаются друг с другом как с вещами, а не как с детьми Господа, – сдавленным голосом наконец произнес отец Ксавье. – В данном случае, учитывая обстоятельства, я не думаю, что имела место проституция, и, значит, епитимья будет не такой строгой. Есть ли у вас другие прегрешения, в которых вы хотели бы исповедаться?

Роланд перечислил несколько незначительных проступков.

– Раскаиваетесь ли вы в своих грехах? – спросил священник.

Опять пауза. С такой чрезмерной честностью молодому человеку будет трудно жить.

– Я стараюсь, отец.

– Для начала это сойдет. – Отец Ксавье назначил епитимью, которая займет не более пары часов, и даровал ему отпущение грехов.

Когда исповедальня опустела, отец Ксавье посидел в задумчивости, вспоминая услышанную историю. Она и развлекла его, и порадовала.

Конечно, он знал, что с теологической точки зрения такого не может быть, тем не менее отцу Ксавье, всю жизнь высоко ценившему аристократию, трудно было не поверить в то, что подарок от Прекрасной Елены доказывал высшее благоволение к семейству де Синь, которое служило Господу преданно и неустанно.

Миновал месяц. В «Кафе де ля Пэ» обедали трое мужчин. У них имелся важный повод для встречи, и при этом каждый преследовал еще свою тайную цель.