Янмэйская охота - Роман Суржиков

Хармон отсчитывал время по щели в люке. Большинство щелей перекрывал стоящий сверху груз, но одна осталась открытой и днем прочерчивалась тусклою линией света, а ночью гасла. На исходе второго дня — щель посерела, готовясь исчезнуть — Ванесса избила сына. Дети обессилели и впервые за день оба утихли. Девочка уснула, рвано дыша. Мальчик тоже молчал, и Хармон почувствовал чуть не животную радость: тишина! Веки отяжелели, глаза стали закрываться. И вдруг в сырой темени отчетливо раздался голос мальчика:

— Мама, когда папа придет?

Видимо, Ванесса успела задремать и не поняла спросонья:

— Что, милый?..

— Когда папа придет за нами?

Тогда она не выдержала:

— Убили папу! Ты сам все видел!

Мальчик всхлипнул раз, второй — и зашелся истошным плачем. А Ванесса опрокинула его и принялась хлестать по заднице, по спине, по чем попало:

— Умолкни! Умолкни! Утихни наконец! Я не могу! Умолкни!

В какой-то миг он действительно утих. Рыданья унялись, в темноте повисли хлесткие звуки шлепков. Потом и они исчезли. Ванесса спросила испуганным шепотом:

— Милый?..

Это и был миг, когда в Хармоне что-то сломалось.

Он вдруг сказал:

— Я больше не хочу.

Он не обдумывал слова — кто смог бы обдумать что-нибудь после двух дней детского плача? А если бы подумал, то понял, что сложно изобрести более идиотскую фразу. Что, тьма сожри, он имел в виду? Больше не хочу слушать плач? Будто раньше хотел! Не хочу умирать от жажды? Покажи того, кто хочет! Не хочу снова попасть в темницу? Так и не попадешь, чертов болван, ты подохнешь прямо здесь. Однако он все же произнес таким голосом, словно обращался прямо к богам:

— Я больше не хочу.

И добавил:

— Такого больше не будет.

От этих слов, как от успешной молитвы, на душе стало легче и чище. Никуда не делись ни страх смерти, ни жажда, но их будто озарил луч света. Вроде бы темнота — но стало яснее. Вроде бы нет надежды — но она есть.

— Святые Праматери, клянусь: если выберусь на этот раз, то стану жить иначе. А если не выберусь — значит, поделом. Наверное, я заслужил все это.

Он сотворил священную спираль и ощутил абсурдную радость. Нечему было радоваться — но было, на самом деле. То, что сломалось в Хармоне, — была его ложь самому себе. Фальшивая насквозь вера, будто он — хороший человек, и лишь раз ошибся, выпустив тот болт, и ничем не заслужил темницы и смерти. Сломалось, рухнуло — и стало чище, правдивей. Нет, Хармон Паула, ты — жадный трусливый подонок. Благодари богов за то, что дали тебе осознать этот факт. Хотя бы последний день побудешь честным с собою!

Поскольку он произнес клятву вслух, Ванесса-Лилит восприняла его слова и ответила злым шепотом:

— Ты заслужил всего! Ты втянул Рико в свою грязь! Его убили из-за тебя!

— Да, — ответил Хармон.

— Ты подлый гад, ничтожество. Ты поплатишься сполна!

— Да.

— Но почему мы с детьми должны страдать из-за тебя? Ответь! Ты виноват — за что же нам наказание?!

— Ни за что.

— Я тебе выцарапаю глаза! Не смей насмехаться!

— Я не насмехаюсь. Ты права: я заслужил наказания, а вы нет. Боги должны вас спасти.

Она разразилась диким ядовитым смехом.

— Должны спасти? Так объясни это детям! Скажи им, что боги придут и спасут!

— Придут и спасут, — повторил Хармон с абсолютной уверенностью.

Он посмотрел вверх, поскольку там, в сарае над подвалом, послышался какой-то шорох. Скрипнула доска под чьей-то ногой, что-то затрещало, что-то ухнуло на пол. Возле одной тусклой черты показалась вторая, третья, четвертая — с люка сдвинули груз.

— Боги справедливы, Ванесса, — сказал торговец, а вверху лязгнул засов, и крышка откинулась со стуком.

— Славный, ты здесь?

Голос Низы он не спутал бы ни с чем!

Очень скоро пленники были на свободе.

Ванесса-Лилит задержалась лишь на минуту, чтобы сжать руку Низы, спросить имя и сказать:

— Я никогда не забуду, что вы для нас сделали.

И вот она с детьми уже умчалась за помощью, а Хармон остался с Низой наедине. Он не смог удержаться и заключил ее в объятия. Странно, но девушка не противилась.

— Низа… ты — мое спасение! Сами боги послали тебя! Как ты сумела?..

— Я следила за тобою издали, как Ханош за Оллаем. Увидела, как эти увезли тебя. Моя вина: не сразу нашла коня, потому отстала.

— Ты еще и на коне!.. — потрясенно выронил торговец.

— Было непросто отыскать ваш след — южане неохотно беседуют с дочкой Степи. Но вот я здесь. Похоже, успела вовремя.

— Ты не представляешь, насколько вовремя! — вскричал Хармон, стискивая ее покрепче. — Еще час — и я свихнулся бы от детского плача. Еще ночь — и мы все померли бы от жажды!

Он подумал, что, приди Низа часом раньше, тоже было бы плохо: у него не раскрылись бы глаза, и он не поклялся бы изменить свою жизнь. Впрочем, Низа и не смогла бы явиться раньше его клятвы. Боги нашли бы способ задержать ее, пока Хармон не поймет все, что должен понять.

— Ты хочешь пить! — ахнула Низа. — Я не знала, в Степи всякому пленнику оставляют воду. Идем, напою тебя!

Она вывернулась из его объятий и дернула за руку, увлекая на улицу, где ждал ее конь. Но, повернувшись к выходу, Низа и Хармон замерли. На фоне дверного проема чернела фигура человека. Пришелец поднял руку и учтиво коснулся шляпы.

— Приветствую вас, господа. К вашим услугам Родриго, широкополый. Славный Хорам, у нас с вами осталось одно неоконченное дельце.

* * *

Когда «Лиана» развернулась по ветру, Бакли наконец перестало тошнить. Обычно морская хворь не брала его. Может быть, сказались дрянные харчи из того кабака, а может — нервы. Встреча с Халинтором, будь он неладен. Предстоящее дело. Команда «Лианы». Едва солнце легло за горизонт, Бакли вышел в море на борту скрипучей старой лохани с командой законченных головорезов. Он повидал столько головорезов на своем веку, что вполне мог считать себя знатоком, и как знаток понимал: эти — самой низкой породы. Подонки, готовые убить за агатку, за косой взгляд, от нечего делать, от скуки. Каждый из них смердел, как козел. Окажись кто-то чистым и опрятным — остальные перерезали бы ему глотку. Каждый носил на себе отметины прошлых драк: тому не хватало уха, этому — глаза или куска носа, у того крюк торчал вместо кисти руки. Каждый настолько привык быть зверем, что почти разучился говорить по-человечески. Бакли слышал только мычание, рык, карканье, гогот — но сами пираты каким-то образом понимали друг друга. Их было шесть дюжин. Семьдесят зверюг — и Бакли с тремя своими людьми. В одном старом корыте. Его снова стошнило.