«Летающий танк». 100 боевых вылетов на Ил-2 - Олег Лазарев

Через некоторое время слышу запросы на запуск двигателей. Саши все нет, решаю лететь без него. Даю команду на запуск. Проходит несколько минут – вижу, у всех, кроме машины Пятикопа, вращаются винты. Собираюсь дать команду на выруливание и тут вижу, как механик, улыбаясь, показывает рукой вправо. Вижу, как с парашютом за спиной на кривых полусогнутых ногах бежит, обливаясь потом, Пятикоп. Расстегнутый воротник гимнастерки, фуражка на затылке, прищуренные глаза давали понять, что он пьян. Подзываю к себе и спрашиваю: «Как себя чувствуешь?» Хотя и так знал, какой будет ответ. «Все нормально, не бойся, долечу». На всякий случай предупреждаю: «Не иди близко ко мне, не брей, а то еще столкнешься с землей». Улыбаясь, машет рукой и говорит: «Тильки так и никак иначе – все будет нормально, долечу, как всегда». Пришлось рискнуть и взять его с собой.

В наше время лететь в таком состоянии не разрешил бы ни один командир, но тогда многое прощалось и на многое смотрели сквозь пальцы. Никакого предполетного медицинского осмотра не было, и каждый летчик сам определял свое состояние. С другой стороны, нам очень хотелось быстрее добраться в полк. До Грудека Ягелонского долетели нормально. Пятикоп шел на своем месте, как ему и положено. После посадки выглядел вполне трезвым, казалось, будто и не был два часа назад во хмелю. Дежурный по перелетам проинформировал нас, чтo группа Пстыго улетела утром и сейчас сидит в Ченстохове. После заправки топливом мы должны лететь туда же.

Дозаправившись и пообедав, мы отправились дальше. На исходе дня в Ченстохове встретили своих. Поздравили друг друга с Победой. Рассказали нам, что им пришлось пережить в связи с сообщением о конце войны. Ночевали они в финских домиках на окраине аэродрома близ опушки леса. Там, как и во многих других местах Западной Украины, имелись группы бандеровцев, нередко беспокоивших наши войска. Под утро они были разбужены стрельбой в районе аэродрома. Стреляли из всех видов оружия. Летчики подумали, что идет бой. Командир объявил боевую тревогу. В одном белье, с пистолетом в руке, выскочил из домика и залег за каким-то прикрытием для отражения налетчиков. Спустя какое-то время беспорядочная стрельба навела на мысль, что это не бандиты. На эту мысль навели зенитчики. Они пускали трассы в небо, где не было никаких самолетов. Послали кого-то к ближайшей батарее, узнать причину безалаберной пальбы. Вернувшийся гонец принес известие о Победе.

Вечером в честь такого дня нам дали фронтовые сто граммов. Я давно уже не пил, но ради Победы было бы грешно отказаться. После ужина случайно встретил двух бывших однокашников по Балашовской школе. Они только закончили ее и летели на фронт. Повоевать им, конечно, не пришлось. Конец войны застал их в пути. Егорцев и Пинчук за три года заметно возмужали. Оба были младшими лейтенантами, но почти полностью сохранили курсантские привычки. Было забавно видеть, как они ко мне относились – держались настороженно, называли на «вы», хотя я просил называть меня, как раньше, когда мы все были курсантами. Они видели во мне боевого командира. Окажись я на их месте, то вел бы себя так же. Почему ребята учились так долго, спрашивать не стал, но по себе знаю: многое зависело от них самих. Было бы желание воевать.

Всю войну они отсидели в тылу, в то время как основная масса бывших курсантов вкалывала на фронтах, и многие из них отдали жизни во имя достижения Победы. Большими друзьями они мне не были, но после войны я все же интересовался, как сложилась их дальнейшая летная карьера. Через несколько лет после войны Пинчук погиб в Прибалтике при столкновении самолетов в воздухе. Егорцев при сокращении армии после войны уволился в запас и в середине шестидесятых умер. Фактически служба в авиации ничего им не дала.

Последним аэродромом нашего базирования был Альтвартау. На него мы прилетели на второй день после Победы. Война окончилась, но сразу же после посадки нам объявили готовность к боевому вылету. Под самолеты подвесили бомбы и РСы и указали вероятное направление полета. Оказывается, с запада в район Чехословакии движется большая группировка противника под командой генерал-фельдмаршала Шернера. Она не подчинилась Акту о капитуляции и стремилась нанести мощный удар по нашему фронту. По этой группировке наносили мощные удары 1, 2 и 4-й Украинские фронты. Бои продолжались до 11 мая. В день нашего прилета в Альтвартау наши танки по просьбе чехов выручили их. Отбой боевой готовности полку был дан 13 мая, после прекращения сопротивления фашистских войск. Правда, мы ни одного вылета не сделали. Со снятием боевой готовности мы наконец вздохнули с облегчением. Мало кто знал, что и после Победы на нашем фронте еще несколько дней продолжала литься кровь.

После снятия боевой готовности мне пришлись лечь в лазарет. Фурункулез снова дал о себе знать, и полковой врач посоветовал полежать в лазарете, чтобы полечиться более основательно. Как-то под вечер слышу голос начальника штаба полка Чередника. «Лазарев, – обратился он ко мне, – как себя чувствуешь?» – «Хорошо», – не задумываясь, ответил я. И тут же подумал, что вопрос этот он задал неспроста. «Ну, раз так, собирайся в Москву, поедешь на Парад Победы», – улыбаясь, продолжил он. Мне показалось, что он шутит, но, судя по тому, что он попросил меня сразу идти в штаб дивизии, стало ясно, что все серьезно. Вместе с Полиной и комэском 1-й аэ Васильевым прибыли к Кожемякину. Вначале я не понял, почему с нами была Полина, но позже стало ясно – комдив знал о наших взаимоотношениях.

Он дал указание прибыть ей, чтобы повидаться со мной перед отъездом. Из штаба дивизии мы направились к машине, которая должна была отвезти нас в штаб корпуса. В это время Полина говорит: «Сегодня я была посыльной по штабу и слышала разговор комдива с командиром полка. Кожемякин спросил у Пстыго, кого тот думает послать на Парад Победы. Иван Иванович сказал: «Думаю, Васильева и Пунтуса». На что комдив заметил: «У вас в полку есть более достойная кандидатура – Лазарев». – «Лазарев болен, лежит в лазарете». – «Что с ним?» – поинтересовался комдив. «Лежит с чирьями». – «Это не так страшно. Узнайте, может ли он ходить? Если может – посылайте его». Слушая ее рассказ, мне стало как-то не по себе. Было ясно, кому Пстыго отдавал предпочтение – Пунтус продолжал оставаться одним из любимчиков Ивана Ивановича. При посадке в машину я обратил внимание, что от нашего полка было всего двое, в то время как от остальных по три-четыре человека. Видимо, комдив припомнил Пстыго «блудежку» и срезал количество участников.

В Бунцлау, где находился штаб корпуса, я встретил своего бывшего комэска Быкова. Он был уже майором. После нескольких месяцев учебы на Липецких курсах он получил назначение на должность начальника воздушно-стрелковой службы соседней 308-й штурмовой дивизии. Мы были рады встрече. Обнялись. Сказал, что больше не пьет. Правда, я ему не очень поверил. Месяца через три после этой встречи слышал, что он снова запил и чем для него закончились все эти попойки. Быков как летчик ничем особым не выделялся, и о нем можно было бы не упоминать, но поскольку мне довелось служить с ним в одной АЭ почти семь месяцев, не сказать нельзя. Я хотел на реальном примере показать, как складывается жизнь и служебная деятельность таких, как он, в общем-то, довольно толковых людей, когда они трезвы и находятся в здравом рассудке.