Чаша страдания - Владимир Голяховский

На ее место пришел неулыбчивый молодой мужчина, сухой и очень требовательный. Он говорил малокультурным языком и смотрел на студентов исподлобья. Ходили слухи, что он из Курска и что его привела с собой новая заведующая. Студенты жалели о Песе Михайловне, но они уже привыкали, что то один, то другой преподаватель вдруг исчезали, а на их места приходили новые. И почему-то исчезали всегда евреи, а появлялись всегда русские.

Через несколько дней они увидели новую заведующую кафедрой — доцент Надежда Маховка читала им первую лекцию. На кафедру взошла моложаво выглядевшая невысокая женщина с привлекательным простоватым лицом, сильно напудренным носом и выщипанными тонкими бровями. Девушки-студентки, по своей ревнивой женской натуре, внимательно ее оглядывали. Но что с первого же момента поразило всех в аудитории, так это ее наряд: на высоких подложенных плечах синего жакета лежали две перекинутые через них чернобурые лисы со стеклянными глазами-бусинками и со связанными впереди лапками. Их пушистый мех переливался красивой «сединой», особенно ценимой в чернобурых лисах, — они были дорогие. Чего-чего, а такого наряда на лекторе студенты увидеть не ожидали. Носить лис было модно, и многие состоятельные женщины надевали их в театры или в гости, правда, всегда одну лису. Но лектор в институте с двумя лисами на плечах — это было чересчур претенциозно. Студенты — народ ехидный, многие криво улыбались, девушки переглядывались — «Выпендривается доцентша». Лиля заморгала от неожиданности и невольно подумала: «Она прямо как Золушка на балу».

Надежда Маховка выросла в маленьком Белгороде. Со школьных лет она стала комсомолкой-активисткой, и это выработало в ней заносчивый и целеустремленный характер. Всю жизнь она была «общественницей», это помогало ей продвигаться. На биологическом факультете Харьковского университета она училась по учебнику профессора Бляхера. Ее оставили в аспирантуре потому, что она была секретарем комсомольского комитета и вступила в партию. В кандидатской диссертации она много раз ссылалась на учебник и статьи Бляхера, включала в текст целые выписки из них. После защиты диссертации ее направили доцентом в Курск. Глубоких знаний и опыта у нее не было, но после войны не хватало квалифицированных преподавателей и общий уровень обучения там был невысокий. Она была на месте, и казалось, что в Курском институте Маховка достигла предела возможностей. Она и сама была вполне этим довольна. И тут началась кампания «борьбы за отечественные приоритеты в науке». Как член партии, она горячо выступала на партийных собраниях. И, как и полагалось члену партии, своих принципов у нее не было. Вместо Бляхера ее научным кумиром стал Лысенко. Он критиковал Менделя, Вейсмана и Моргана, а когда стали критиковать Бляхера и его учебник, и она принялась критиковать его, абсолютно забыв, что училась по нему и даже переписывала его мысли себе в диссертацию. В газете «Известия» написали хвалебную статью о ее «партийной принципиальности», в те годы пресса пестрела такими ложными восхвалениями. Когда решили кем-то заменить уволенного профессора Бляхера, выбрали Маховку. Лучшего кандидата найти бы не могли — молодая, русская, член партии и, как тогда говорили, с «отличным послужным списком». Это был типичный пример того, как создавались научные кадры будущего и подбирались люди, которым надлежало становиться советской интеллигенцией. И вот Золушка-Маховка неожиданно для себя попала на бал: уселась в кресле того самого профессора Бляхера. Для полноты счастья Золушке не хватало только бального наряда. Тогда она купила двух чернобурых лис и пришла с ними на плечах — читать первую лекцию.

Как Маховка выглядела, так и говорила — нескладно и претенциозно, с типичным южным выговором, «хеканьем» вместо «г». Через каждые несколько фраз она патетически повторяла: «приоритет отечественной науки», «приоритет отечественной биологии», «ведущее значение трудов академика Лысенко» — и зачитывала длинные цитаты из его доклада на сессии Академии наук, в котором он громил «менделистов-морганистов-вейсманистов». Очевидно, точно так же она выступала на разгромных партийных собраниях. Большинству студентов это было ясно.

На перемене многие вышли в холл с недоуменными лицами. Виктор подошел к девушкам, и с их стороны послышались смешки, переговоры, шушуканье. Лиля спросила:

— Что он сказал?

— Тебе очень хочется знать? Он сказал, что Маховка на самом деле «подмаховка», — и они захихикали.

— А что это значит?

— Ты, Лилька, до сих пор не знаешь? Когда пара занимается любовью и женщина движется навстречу мужским движениям, это называют подмахиванием.

Лиля ужасно покраснела и отошла. Но она заметила, что Виктор в углу что-то царапал на бумаге. Он быстро подошел к ней с Фернандой и подмигнул:

— Хотите послушать мой экспромт?

Лиля удивленно уставилась на Виктора — неужели он сам это написал? А Фернанда расхохоталась и заиграла глазами:

— Молодец, очень здорово. По ней сразу видно, что дура и никакого вкуса.

Во второй половине лекции Виктор пустил листок с эпиграммой по рядам, из осторожности не подписав его. Лиля видела, как листок переходил из рук в руки и многие, прочтя, фыркали. Когда почти все прочли эпиграмму и развеселились, Маховка закончила лекцию патетическим восклицанием:

— Благодаря открытиям академика Лысенко наша отечественная наука достигнет способа управлять наследственными признаками и это поможет нам создать новый тип людей — людей, которые будут обладать высоким советским единомыслием.

В аудитории раздались довольно дружные смешки — ребята прочитали эпиграмму. Маховка удивленно посмотрела на студентов:

— Да, товарищи, к этому нас призывает великий Сталин.

Фернанда действительно умела одеваться элегантно. Живя скромно и даже довольно бедно, она сама шила на себя все и всегда была в чем-нибудь очень простом, но отмеченном хорошим вкусом. Общалась она со всеми легко и весело, хотя говорила мало, и продолжала поражать всех грациозностью поз, выразительностью жестов и неповторимой импульсивностью взглядов. В разговорах ее глаза всегда играли: то расширялись и сверкали, и над ними птицами взлетали дуги черных бровей; то суживались до щелочек и тогда угольками сверкали из-под пушистых ресниц. Виктор даже поддразнивал девушек группы:

— Эй, вы, русские красотки, смотрите на эту дочь Андалузии, учитесь у нее красиво двигаться и жестикулировать.

Лиля любила наблюдать бесконечную смену выражений лица и жестов Фернанды. За один короткий разговор можно было без слов увидеть ее реакцию на все. Как-то раз она рассказала, что ее привезли в Москву в шестилетнем возрасте, что ее отец сочувствовал коммунистам в борьбе против Франко, поэтому их, четверых детей, успели переправить в Советский Союз.